Индира

— Пилюли мне больше не нужны, сестра. Скоро придет первый месяц весны. Я хочу умереть в весеннее полнолуние. Только бы не пропустить мне эту ночь. Запомни, сестра, если в полнолуние я буду еще жива, сделай мне укол. Я непременно хочу умереть в ночь весеннего полнолуния. Запомни это.

Сколько ни плакала Джамини, так и не смогла уговорить Бхомру выпить лекарство. Болезнь приняла угрожающий характер, но Бхомра, вопреки всему, с каждым днем становилась все спокойнее и даже повеселела.

Она смеялась и шутила, как шесть лет назад. Так вспыхивает огонек перед тем, как навсегда погаснуть. Бежали дни. И чем ближе становился последний час Бхомры, тем спокойнее и радостнее делалась она. Наконец роковой день наступил. Бхомра поняла это по растерянным лицам домашних и заплаканным глазам Джамини, поняла по тем страданиям, которые испытывала сама.

— Сегодня все кончится, — сказала она сестре.

Джамини разрыдалась.

— У меня есть к тебе просьба, диди, — продолжала Бхомра.

Джамини не могла выговорить ни слова.

— Выполни мое последнее желание. Подожди, перестань плакать. Плачь себе сколько угодно после моей смерти, тогда я не стану тебе запрещать. А сейчас давай поговорим. Я хочу умереть спокойно.

Джамини вытерла слезы, села рядом с Бхомрой, но рыдания сжимали ей горло, и она молчала.

— И еще прошу тебя, — продолжала Бхомра, — пусть сюда больше никто не входит. Я еще попрощаюсь со всеми, но сейчас никого не хочу видеть. Иначе я не успею наговориться с тобой.

Могла ли Джамини слушать ее спокойно?!

Наступила ночь.

— Ну что, диди, лунная ночь сегодня? — раздался слабый голос Бхомры.

Джамини распахнула окно.

— Да, луна светит очень ярко, — проговорила она.

— Тогда открой все окна, я хочу перед смертью еще раз полюбоваться лунным светом. Скажи, распустились ли цветы в саду, вон под тем окном?

У этого окна когда-то Бхомра каждое утро разговаривала с Гобиндолалом. Прошло семь лет с тех пор, как Бхомра не подходила к этому окну.

С большим трудом Джамини удалось наконец распахнуть его.

— Здесь нет никаких цветов, — проговорила она с удивлением, — только сухая трава да несколько чахлых кустов. Даже листьев нет.

— Семь лет назад там сад был, — прошептала Бхомра. — Целых семь лет я за ним не ухаживала! — Она долго молчала. Потом снова заговорила: — Принеси мне откуда-нибудь цветов. Ты ведь знаешь, сегодня мне опять можно усыпать постель цветами.

Джамини исполнила ее просьбу. На глазах Бхомры блеснули слезы.

— Ты о чем плачешь, диди? — спросила Джамини.

— Мне так тяжело, сестра! В тот день, когда он уезжал в Бенарес, я молилась, чтобы когда-нибудь увидеть его опять. Тогда я имела дерзость говорить: «Он непременно вернется ко мне, потому что я верная жена». Но видишь, мы так и не встретились. Хоть бы перед смертью увидеть его! Я забыла бы о семи годах страданий!

— Ты хочешь видеть его? — вдруг спросила Джамини.

— Кого? — вскрикнула Бхомра и стремительно приподнялась на постели.

— Гобиндолала, — спокойно проговорила Джамини. — Он здесь. Отец сообщил ему, что тебе плохо, и он приехал. Но я боялась, как бы тебе не стало хуже, и потому молчала, а он тоже не решается войти к тебе.

— Хочу взглянуть на него еще раз! Последний раз в этой жизни! — с рыданием вырвалось у Бхомры.

Джамини вышла. Прошло немного времени, и Гобиндолал неслышными шагами вошел в спальню. Семь лет он не был здесь! Оба молчали. Бхомра знаком попросила мужа сесть рядом. Гобиндолал опустился на постель.

— Ближе, — сказала ему Бхомра.

Гобиндолал повиновался. Тогда Бхомра, коснувшись его ног, приложила руку к своему лбу. Тем самым она исполнила священный обряд прощания — взяла прах от ног мужа.

— Теперь прости меня за все и благослови на счастье в будущей жизни, — проговорила она.

Гобиндолал не мог произнести ни слова, только взял руки жены в свои. Так и сидели они. Долго-долго. А потом Бхомра тихо скончалась.

Глава пятнадцатая

Бхомра умерла. С соблюдением надлежащих церемоний тело ее было предано огню. После похорон Гобиндолал вернулся домой. С самого приезда он ни с кем не разговаривал.

И снова ночь подошла к концу; снова взошло солнце; снова по листве деревьев побежали солнечные зайчики; снова, как и накануне, подернулась рябью и засверкала на солнце темная вода в пруду, посветлели облака на высоком небе, — все было как и прежде, словно Бхомра и не умирала. На рассвете Гобиндолал вышел из дому.

Двух женщин любил Гобиндолал — Бхомру и Рохини. Умерла Рохини, теперь не стало и Бхомры. Гобиндолал пошел за Рохини, потому что жажда красоты, неудовлетворенная в юности, томила его сердце. Ради нее он оставил Бхомру. Но, даже покидая жену, он понимал, что Рохини никогда не заменит ему Бхомру; он понимал, что эту жажду красоты не назовешь любовью; что наслаждение, которое дарит ему Рохини, не похоже на его былое счастье так же, как смертоносный яд издыхающего змея Васуки не похож на сладкий нектар бога-исцелителя.

Гобиндолал видел, что сердце Рохини как бездонное море. Он всколыхнул это море и должен был испить яд, который поднялся со дна его. Подобно богу Шиве, он выпил этот яд, и как некогда посинело от яда горло великого бога, так теперь оказался отравленным Гобиндолал. От этого яда не было противоядия и не было спасения. Зато днем и ночью Гобиндолала преследовало воспоминание о целительном и ароматном напитке любви, который довелось ему попробовать раньше. Поэтому даже в Прошадпуре, когда волны песен Рохини уносили тело Гобиндолала, душою его всецело владела Бхомра. Она была в его сердце, а Рохини — только рядом. Поэтому так легко и расстался он с Рохини.

Быть может, кому-нибудь мысль моя неясна, тогда, значит, я напрасно взялся писать этот роман.

Если бы Гобиндолал, поступив с Рохини, как она того заслуживает, сразу вернулся к Бхомре, если бы он сказал: «Я недостоин твоего снисхождения, но знаю, что по доброте своей ты сжалишься надо мной», — Бхомра, конечно, простила бы его. Ведь женщина — существо милосердное, любящее, всепрощающее; женщина — самое великое творение божье, воплощение небесной благодати. Мужчина же просто один из множества предметов, сотворенных всевышним. Женщина — свет, мужчина — тень. Можно ли разлучить свет и тень?

Но Гобиндолал не вернулся. Ему помешало отчасти самолюбие — мужчины всегда безмерно самолюбивы, — отчасти стыд, этот спутник всех виноватых, а также страх: не легко грешнику предстать пред своею невинной жертвой. Все это закрыло Гобиндолалу путь к Бхомре. Гобиндолал так и не решился вернуться. К тому же он стал убийцей. Это лишило его последней надежды на возвращение домой. Мрак не может вынести встречи со светом.

И все же непреодолимое, всепоглощающее желание снова увидеть Бхомру месяц за месяцем, год за годом неотступно преследовало Гобиндолала. Оба были несчастны — и Бхомра, и Гобиндолал. Но Бхомра оказалась счастливее мужа. Страдания Гобиндолала были невыносимы, потому что никто не терял так много, как он. У Бхомры нашелся утешитель — сам Яма, бог смерти. К Гобиндолалу не шел на помощь даже он.

Ночь наконец прошла, снова улыбнулась земля, приветствуя солнце. Гобиндолал вышел из дома.

«Своими руками я убил Рохини и оказался виновником смерти Бхомры», — думал он, переступая порог своего дома.

Мы не знаем, как провел он ту ночь. Наверное, она была для него ужасной. Выходя, Гобиндолал встретился с Мадхобинатхом. Отец Бхомры пристально посмотрел на своего зятя и увидел лицо, какое бывает у людей, пораженных смертельным недугом. Однако Мадхобинатх не произнес ни слова. Он поклялся, что никогда не заговорит с Гобиндолалом, и потому прошел мимо.

Гобиндолал направился к цветнику, который был разбит когда-то под окном Бхомры. Но Джамини сказала правду: здесь больше не было цветов. Все заросло сорной травой. В этой буйной поросли сохранилось, правда, несколько жалких кустарников, но и они уже давно не цвели. Долго бродил Гобиндолал по этому пустырю. Солнце уже стояло высоко, когда, измученный, он покинул это печальное место. Избегая взглядов прохожих, по-прежнему молчаливый, Гобиндолал побрел к пруду Баруни. Было уже около одиннадцати часов. На темную воду пруда было больно смотреть, так ослепительно она сверкала на солнце. Здесь было много купающихся, брызгалась и шумела детвора. Весь этот шум и оживление были неприятны Гобиндолалу, и он пошел вдоль берега — туда, к своей любимой роще. Где же ограда? Вместо узорчатой чугунной решетки тянулась простая бамбуковая изгородь. Бхомра ревностно следила за всем, что принадлежало Гобиндолалу, но рощу не приводила в порядок. Джамини как-то напомнила сестре об этом, но Бхомра сказала: