Охота на тигра

И вот... снова перед ней на широком поцарапанном подоконнике листок клена, нежный, свежий, едва тронутый огнем увядания... Что за чудо? Кто его принес?

У окна — пожилой пленный. Простое, суровое и доброе лицо, продолговатый шрам на щеке. Он кладет свой жетон № 17 рядом с листочком.

— С приветом, дочка, от бывшего тринадцатого.

Люба вздрогнула: вот и к ней пришла беда. Провокация? Сделала вид, что не слышала слов пленного, не замечает листика.

— Что дать, семнадцатый?

— Я его друг, — тихо и степенно сказал пленный. — Он делился со мной твоими бутербродами. Он сказал: «Подбери на дороге и передай кленовый листик — она поверит». Ты не веришь?

Кладовщица быстро убрала с подоконника кленовый листок.

— Он жив?

— Да. Просит узнать, во сколько кирпичей выложены стены, эта и та, что выходит на улицу. Можешь?

— Зачем ему?

Пленный взглянул на девушку огорченно — лишний, глупый вопрос.

— Дрель, два сверла, пробой, молоток. Толщина капитальных стен? Не беспокойся, риску никакого. Никто не узнает. Сердечная благодарность наперед.

Ушел от окна не оглядываясь, спокойный, уверенный.

Такой мог быть другом тринадцатого. Ну, а если все-таки провокация? Возможно, несчастный тринадцатый не выдержал пыток, рассказал, кто ему давал бутерброды, — не мог скрыть, товарищи его признались. Но о кленовых листочках зачем ему было говорить на допросе? О букетиках из полыхающих прохладным пламенем увядания кленовых листочков знали только он и она. Это была их безобидная тайна, и касалась она только их двоих. Нет, это пароль. Бывший тринадцатый, Ключевский Ю., жив, ему и его друзьям нужно знать толщину наружных стен этого дома. Зачем? Это их дело. Ее дело измерить, определить и сообщить им.

Перед обедом жетон № 17 пришел сменить сверла и дрели на другие, более крупного диаметра.

— Внешние стены выложены из самана и только облицованы кирпичом в полкирпича. Общая толщина тридцать семь сантиметров. Внутренние стены тонкие, в один кирпич или деревянные, дощатые, В коридоре две печки-голландки. Запомнили, или повторить?

— Запомнил, дочка. Это что? Не надо.

— Берите, берите.

Маленький сверток оказался в руке Шевелева.

Вырванные страницы

Когда привезли обед и повар разлил баланду в котелки, Шевелев сел рядом с Полудневым. Склонясь над котелком, чавкая, сказал в несколько приемов, разрывая фразу в самом неподходящем месте.

— Стены-то, оказывается, саманные, кирпичик... только сверху для красоты. Перегородки... тоненькие, но внутри имеются... две печки-голландки. Какое мнение будет?

Полудневый ничего не сказал, сопел, вычерпывая ложкой остатки баланды из котелка. Вдруг в котелок упали два кусочка хлеба и ломтик сала. Лейтенант чуть было не поперхнулся. Повел тоскливыми глазами по сторонам, отдышался и, ничего не сказав, принялся отламывать ложкой маленькие кусочки и, смешав их с баландой, отправлять в рот. Это была пища драгоценная, сказочная.

Съел, перевел дух, сказал с мрачным видом:

— Откармливаете. Чтобы хода мне назад не было?

— Брось выдумывать!

— Не во мне ведь дело. «Четверка» может застрять. Саман — хорошо, печки — скверно. Почти что надолбы. И две стенки коридорные, продольные, по курсу. Тяжело...

Полудневый помолчал и так же мрачно спросил:

— Сибиряк, кажется? В тайге на тигра охотиться не приходилось?

— Н-нет, — опешил Иван Степанович.

— Ничего страшного, большая кошка. Только и всего. — В голосе Полудневого уже слышались веселые, насмешливые нотки.

— К чему разговор?

— Нужно поймать зверя. Чего хитрого: один будет за хвост держать, другой — зубы посчитает. Не побоитесь?

— Забавляешься? — насупился Шевелев. — Вроде не время...

— Оживать начинаю, дядя, — громко, чтобы слышали сидящие поодаль, сказал Полудневый. — Я ведь шутник, балагур. Дурак, что сразу в вашу компанию не попросился.

— У каждого голова на плечах, — так же громко заметил Шевелев, подхватывая пальцем приставшие к стенкам котелка крупинки и отправляя их в рот.

Поднимаясь, Полудневый тяжело стал на колени, и его голова на несколько мгновений оказалась рядом с головой Шевелева.

— Спроси ее, попроси... пусть достанет наставления по «тигру». Понял? Хотя бы те страницы, какие касаются рычагов управления. Пусть переведет, перепишет, рисунки срисует, но срочно, завтра же.

Воскрес Полудневый — жесткий, подтянутый, как струна. Вот какого зверя добыть хочет. И сразу догадался, кто сведения о толщине стен дал, кто бутерброд свой пожертвовал. Возьмешь «тигра», как же! Совсем малый шанс. Только не это расстроило Ивана Степановича. К мысли о возможной неудаче и гибели, как своей, так и товарищей, он попривык, а симпатичную кладовщицу было жалко до слез, — запутается девчонка, пропадет. Такое задание. По силам ли ей?

— Погоди, Роман. Зачем ей-то петлю на шею надеваешь?

Полудневый не ожидал такого упрека. Он схватился рукой за живот, словно начались колики, лицо потемнело от страдания и гнева, снова сел на землю, отдышался, повел взглядом вокруг: не услышит ли кто.

— Жалостливые... Вы на какую игру меня пригласили? Жил-был у бабушки серенький козлик? Мать ваша принцесса...

— Я к тому — может, обойдешься? — смутился Шевелев. — Ты ведь спец, а коляски эти все на один манер.

Утомленный вспышкой гнева, лейтенант закрыл глаза.

— На один манер... Спроси Петуха, как он, дурило, в плен попал?

Простоватый Григорий Петухов из новой партии ремонтников в свободные минуты очень смешно рассказывал о своем пленении. Иван Степанович мог бы повторить этот рассказ слово в слово. Шевелев как бы услышал голос незадачливого бойца: «Темнота наша подвела. Взяли мы в атаке первую линию окопов, а дальше фрицы не пустили, прижали. У нас в окопе ребята не робкого десятка подобрались. Правда, на передовой недавно, новички. Все же решили держаться, пока подкрепление не подойдет. Держимся. Только беда — патроны кончаются, гранат нет. Когда это один боец тащит целый ящик. Открыли, а там немецкие гранаты на длинных деревянных ручках. Никто толком не знает, как с ними обращаться. Начали запалы искать. Вставили, а дальше у нас сообразительности не хватило. Бросили одну — не взрывается, вторую — то же самое. А немцы эти же самые гранаты нам обратно кидают, и они рвутся одна за другой. Так мы и снабжали их боеприпасами по своей дурости. Оказывается, нужно было отвинтить на конце ручки колпачок и перед броском дернуть за пуговичку, что на шнурке. Пока мы уясняли, как обращаться с трофейным оружием, нас и накрыли с этим ящиком — «Хенде хох!»

Не рассказ-забава, а притча... Полудневый напомнил о ней не напрасно. Мелочь может все дело испортить. Ради успеха надо рисковать всем.

— Нужно, Иван Степанович. Зря бы не тревожил, — Полудневый поднялся и, не глядя на Шевелева, заковылял к ведру с водой.

Сокращенный наполовину обеденный перерыв кончился, и пленные разошлись по своим местам. Работа на базе в последние дни была напряженной. Мастера старались нагнать то, что упустили, ожидая вагонов с деталями. Часто звучали их раздраженные голоса, ругательства, кое-кто из нерасторопных пленных, подвернувшихся под горячую руку мастера, получил не одну затрещину, а некоторых били нещадно. Но все же немцы были довольны тем, как идут дела. Особенно приподнятое настроение появлялось у членов экипажа и мастеров, когда заканчивался ремонт какого-нибудь узла, агрегата на супертанке. «Тигр» был любимцем и баловнем всех немцев-ремонтников. Один его грозный вид вызывал у них восторженную горделивую улыбку: и еще бы, такая сила, мощь, неуязвимость. Скорей покончить е ремонтом, скорей отправить закованного в стальные латы чудо-рыцаря на фронт. Чуть что, и почти все мастера бросали свою работу, собирались у «тигра», оживленно обменивались мнениями, подавали советы. Эти минуты были большим облегчением для пленных и, хотя рабочий день удлинился, они расходовали сил и энергии не больше, чем в прежние дни.