Страница 5 из 18
— Зачем Тузика? Я буду и передним и задним реечником. А вы будете носить инструмент и вести Машку.
Сенцов засмеялся:
— Так, пожалуй, дойдет до того, что и без рабочих научусь снимать.
Потом подумал и сказал:
— Попробуем!
И началась «горе-работа», как говорил Сенцов.
Сам он, нагруженный треногой и угломером, тащил за собою Машку.
Придя на место, надо было привязать лошадь, установить инструмент, производить наблюдения, записывать, чертить — словом, успеть за короткий срок сделать многое.
А Машка не стоит спокойно. Ее донимает мошкара и слепни, и она норовит подойти поближе к хозяину. — Обмахни, мол…
— Пошла, пошла! — сердится Сенцов. — Ты мне инструмент, столкнешь!..
А Пете, установившему рейку на задней точке, приходилось бежать устанавливать переднюю рейку. А потом возвращаться опять назад, чтобы, сняв заднюю, вновь спешить вперед. Проще говоря, ему приходилось каждое расстояние проходить три раза.
Надо сказать, что и Тузик, видимо из преданности, пробегал трижды каждое расстояние. Вперед он бежал с веселым лаем, а вот назад возвращался, горестно подвывая.
За три дня осунулись и почернели лица наших путешественников. Но было утешение, что работа, хотя и медленно, подвигается.
На четвертый день они поднялись на высокий холм с голой вершиной. Отсюда был хорошо виден пораженный участок леса. Серым пятном выделялся он на темно-зеленом ковре тайги.
Наконец-то вернулся Ваня.
Еще издали он кричал:
— Вас очень, очень благодарят, Сергей Павлович!..
Еще через два дня топограф заметил самолет, который кружился над тайгой, постепенно снижаясь.
— Он ставит дымовую завесу! — удивленно закричал Петя.
Действительно, когда самолет прошел на бреющем полете над пораженным участком, за ним протянулось легкое мутно-белое облачко.
— Это не «дымовая завеса», а гексохлоран или ДДТ, — засмеялся Сенцов. — Теперь коконопряду — смерть. Лес спасен.
Когда, спустя месяц, топограф вернулся на базу, то он узнал, что ему объявлен выговор за слабый темп работы и благодарность за бдительность от Управления лесничества.
Впрочем, выговор был вскоре снят.
Аполлон
Там, где сияющими льдами
Забиты узкие лога,
Где пахнут снегом и цветами
Высокотравные луга, —
Над желтой звездочкой дриады,
Веселым светом опылен,
Прозрачный, пестрый и мохнатый
Кружится белый аполлон.
Поодаль голубеют ели,
А рядом скачет водопад.
И гулом полнится ущелье,
И брызги облаком кипят.
Дробится солнце в звонких каплях.
И бабочка в косых лучах
Летит, как маленький кораблик
На серебристых парусах!..
Есть бабочки, при виде которых в памяти возникает определенный пейзаж. Так, белая капустница связана с сырыми зелеными полями Прибалтики, а рыжая крапивница напоминает нам окраины большого города: задворки и пустыри, поросшие мать-мачехой и жгучей крапивой; сине-зеленый мааков махаон неотделим от цветущих луговин Уссурийского края, а бурая, крупная многоцветница связывается у нас с горячими «шляхами» Украины. И есть бабочка, которую встречаешь чаще всего в горах. И названа она по имени древнегреческого бога света — аполлоном.
Возможно, что вы ее никогда не видели. Аполлон редок в Европейской части СССР и встречается, как говорят ученые, «спорадически». Это значит, что нет закономерности в появлении этой бабочки в том или ином месте.
Видел я аполлона на горных пастбищах Кавказа. Помню, как у меня кружилась голова не то от разреженного воздуха, не то от запаха цветов. Там были розовые ромашки и желтые васильки, синие кубки горечавки и лиловые фонарики водосбора. Были и анемоны, растущие не как в наших рощах, не поодиночке, а букетиками. Встречал эту бабочку и на алтайских лугах, на «джейляу».
Там тоже было много цветов. Словно бубенчики из красного золота, лоснились купальницы, горели маки и желтыми цветами был осыпан рододендрон. Нарочно перечисляю так много цветов, чтобы вы поняли: яркая окраска аполлона вполне закономерна. Право, его не так легко заметить среди пестроты альпийского луга.
Крылья у него белые с голубым отливом, прозрачные по краям — совсем как горный лед. По их белому фону рассыпаны многие черные пятна. А среди них горят, словно капли крови, четыре красные точки. Грудь и брюшко бабочки одеты шерсткой, а усики коротки и толсты.
Приходилось ли вам встречать на сухих холмах, на каменистой почве сочное с мясистыми листьями растение, которое называется заячьей капустой? Вот на этой траве и живет черная с красными пятнами гусеница аполлона.
Под Ленинградом эту бабочку можно встретить на Карельском перешейке… а можно и не встретить. Что поделаешь! Аполлон у нас — явление «спорадическое»!..
Мертвая голова
С земли иль с неба этот звук донесся?
Однажды ранней осенью мне пришлось работать в деревне. Белый домик, в котором я поселился, стоял среди плодового сада. Рядом была пасека, а за ней к реке сбегало картофельное поле.
Хозяин мой работал в колхозе огородником. Был он очень стар, но дело свое знал отлично. Одно мне в нем не нравилось, уж слишком он боялся того, чему не находил объяснения.
…Только-только успел я поужинать, как Лука Лукич попросил меня посидеть с ним, а то, мол, страшно.
— Страшно?
— Не людей боюсь, — ответил старик, — неладно стало у нас по вечерам. Третью ночь не сплю. Как, значит, стемнеет, так… — тут Лукич оглянулся, — так запищит что-то: тонко-тонко, будто есть просит.
— Где пищит-то?
— Да и сказать не могу где. Кругом. Я так думаю, что «оно» меду просит.
— Почему меду?
— А потому, что как, значит, «оно» запищит, так пчелы просыпаются и начинают гудеть.
Я уже догадывался, что это за таинственное существо, и, конечно, согласился провести вечер со стариком. Мы вышли в садик и сели на завалинку. С собой захватил я сачок и электрический фонарик. Было тихо. Только за рекой брякали бубенцы — там паслись лошади. Воздух был мягок и душист. В полумраке белели ноги яблонь. В пчелиных домиках все было спокойно.
«Опаздывает ваше „оно“», — хотел уже сказать я Луке Лукичу, как вдруг со стороны картофельного поля долетел до нас тонкий, слабый звук. Звук то затихал, то усиливался и слышался от нас то справа, то слева. Действительно, он был каким-то тоскливым, «волчьим», словно кто-то жаловался или просил чего-то.
Я взглянул на огородника. Он не шевелился. Только белая борода его дрожала. А пчелы проснулись и зашумели в своих общежитиях. Таинственный звук внезапно резко усилился. Какое-то упругое тело шлепнулось на крышу ближайшего улья. Теперь к жужжанию примешивался странный писк. Пчелы бушевали.
Я включил электрический фонарик, схватил сачок и подбежал к улью. Удивительное зрелище открылось мне. На крыше улья кружился какой-то гудящий ком — это шла отчаянная битва пчел с огромной бабочкой-любительницей дарового угощения. Пытаясь отбиться от многочисленных жалящих врагов, она бешено крутила длинными крыльями и издавала резкий писк. Пчелы облепили ее всю. Особенно много висело их на ее толстом длинном брюхе.
— Лука Лукич! Сюда! Вот ваше «оно»! — закричал я. Старик нерешительно подошёл. Пчелы не смогли одолеть необыкновенного вора. Взмах сачка — и гудящий ком упал на дно кисейного мешка. Часть пчел вылетела обратно, но с полдесятка продолжали держаться за бабочку. Мы вернулись в дом. Ульи понемногу успокаивались. Осмотр добычи отложили до утра.
На следующий день старик пожаловался мне, что и в сетке «оно» продолжало пищать, мешая ему спать.
Действительно, бабочка билась в сетке и тонко пищала. Это был бражник, носящий мрачное название — «мертвая голова». Сверху, на груди у бабочки, желтел рисунок, похожий на череп с двумя скрещенными костями.