Страница 14 из 22
Годится только здоровая постная вырезка.
Кроме того, их не было в списке, полученном доктором Воландом.
Снова на улицу, на металлическую лестницу, идущую по стене одного из зданий до самой крыши. Топ-топ-топ по ней до верха, откуда открывался превосходный вид на освещенные окна дома напротив, на повседневную жизнь обычных людей.
Окна двух комнат в верхних этажах ярко светились красным: в них горели красные лампы, жарко топились камины. В одном окне видна была задремавшая в кресле старуха: она откинулась на спинку, рядом с ней на полу лежала книга. Из другого, этажом выше, выглядывала светловолосая женщина в нижнем белье, прижавшись к стеклу лицом в голубой маске. Казалось, она смотрела прямо на паука, но он знал, что видеть его она не может: на его стороне было преимущество ночи. Лысый мужчина с тонкими, будто нарисованными карандашом усиками подошел к ней, хлопнул ее по заду, она захихикала. Сняла маску, повернулась к мужчине и поцеловала его, а он снял рубашку, под которой обнаружилось худое тело.
Паук даже зашипел, возмущаясь неприличным поведением женщины. Этот человек был одним из лидеров профсоюза, – значит, он был в списке. Лампа в комнате замигала и погасла, парочка отодвинулась в темную глубину, а паук стал ждать.
Пока Ларкин целовал ее в шею, она поняла, что больше не любит своего мужа. Этот жалкий неудачник был полным ничтожеством в сравнении с ее ночным гостем. Она видела Ларкина, когда он страстно и красноречиво призывал рыбаков и рабочих порта к забастовке. Бейлиф срезал зарплату и цены тем и другим, причем сэкономленные деньги якобы должны были пойти на оборону, но все знали, что речь идет просто об ухудшении условий жизни рабочих. Ее муж, тупица, ушел с собрания, заявив, что будет работать, а остальные пусть проваливают куда подальше. Отсутствие преданности общему делу и провинциальные взгляды – вот что раздражало ее в нем сильнее всего. А еще ей льстило, что Ларкин, любимец женщин, обратил внимание именно на нее.
К утру она избавится от мужа.
Нежась в тепле камина, она губами исследовала его грудь, поджарый живот, пока не дошла до ремня и не принялась расстегивать пряжку. Медленно скользнули вниз брюки, затем носки, и она принялась дразнить его член, пока он наконец не встал во весь рост, и тогда она облепила его своим ртом. Ее волосы упали вперед, прикрывая интимное действо, а он застонал, как стонут в таком случае все мужчины, но не стал подталкивать ее голову вперед, чтобы она не подавилась. Казалось, он благодарен ей за ее искусство – а почему бы и нет? Она знает, как доставить мужчине удовольствие.
Что-то брякнуло снаружи по подоконнику, она остановилась, прислушиваясь. Но не различила ничего, кроме звуков празднества в нескольких кварталах от дома.
«Наверное, снег упал», – подумала она.
Ба-бах.
Она поморщилась от внезапного шума.
– Ничего, – погладил ее по голове Ларкин. – Это просто фейерверк. – У него были такие чувственные глаза, такие большие и голубые. Она снова сосредоточила все свое внимание на нем, продлевая момент и наслаждаясь ощущением его растущего возбуждения. Его дыхание участилось, и…
Ба-бах.
– Что за?…
Все происходило медленно, как в кошмаре: рухнул потолок, его обломки засыпали комнату, загасив в камине огонь, и какое-то чудовище упало на них вместе с дождем из штукатурки, придавив обоих к кровати.
«Не может быть…»
Над ними стоял огромный паук.
– О господи, нет! – завизжала она, обнаружив, что ее руки прижаты к постели двумя его волосатыми лапами, а сама она лежит навзничь поверх Ларкина. – Слезь с меня, пусти, пожалуйста, нет! – Его глаза – бесчисленные, беспощадные – смотрели на нее, и Ларкин заерзал, заскулил под ней, и что-то теплое залило кровать. Он обмочился.
Снаружи грохотали фейерверки, радостные крики заглушали ее вопли.
Монстр отрыгнул что-то, и шелк залепил ей горло. Она подавилась и потеряла сознание.
«Командующий, я отправляюсь в разведывательный полет, – доложил жестами крылатый лейтенант Гибсон. – Какие территории прикажете осмотреть?»
Обращаясь к гаруде, чей рост превосходил его собственный на целый фут, он скользнул глазами по коричневому с белым оперению, видимому из-под края нагрудной пластины. Красные перышки, разбросанные кое-где по лицу птицечеловека, напоминали боевую раскраску аборигенов. Две руки, торчащие из-под могучих крыльев, всегда ассоциировались у Бринда с чем-то беспомощным и человеческим. Птицелюди мало говорили о себе, и все свои знания о них Бринд почерпнул из военных журналов и донесений – сухая статистика и стратегия. Кто они такие на самом деле, ему было неизвестно и останется неизвестным до конца, как он подозревал. Трудно оценить характер, когда не видишь игры лицевых мускулов, не слышишь тембра голоса и его интонаций.
– Я взгляну на карты. – Пройдя через кабинет, он остановился у большого письменного стола, взял с него карту Тинеаг’ла – одну из новейших, изданную всего два года назад в целях более точного расчета налогообложения, – и перенес ее на свой стол. – Держа за спиной солнце, осмотрите канал, который идет прямо на север. Это позволит нам оценить величину вражеской армии и глубину ее проникновения на территорию острова. Мы знаем, что на ближайшем берегу их не так много, а с той стороны острова они собираются постоянно. На это потребуется два часа полета, не больше. Мне нужно получить представление, какой мощности атаку они предпримут и сколько она может продлиться. И сколько солдат, вероятно, погибнут.
«Очень хорошо, сэр». Гибсон вышел из кабинета на обзорную площадку, встал на зубец крепостной стены.
Бринд подошел к наблюдательному люку. Маховые перья на миг закрыли красное солнце, когда гаруда сорвался со стены и стал падать к земле, пока его распахнутые крылья не поймали восходящий поток и не подняли его в воздух.
Такие дни, как этот, давали почувствовать всю прелесть полета: нечастая теперь солнечная погода, никаких признаков приближающегося снегопада кругом. Редко когда горизонт бывал виден так ясно, вызывая восторженное дрожание в груди. Под его распахнутыми крыльями ревел ветер.
Жизнь, конечно, была далека от идеала. На острове Куллрун у Гибсона осталась семья, в пещерах гаруд, на северо-западном побережье: пара вечно голодных цыплят да еще яйцо в гнезде. Но в армии ему хорошо платили, так что его семья жила по сравнению со многими их сородичами в достатке. В последний его отпуск младший уже пробовал летать: беспорядочно замахал крыльями и камнем упал вниз, так что Гибсону пришлось нырнуть за ним, чтобы малыш не разбил себе голову о камни.
Разговоры с другими парнями из летных полков только усиливали его тоску по родному острову, по тем беззаботным временам, когда его единственной мечтой и занятием было исследовать небо, забираясь все выше, улетая все дальше. И ему казалось, что тогда все время было лето – а оно еще было. Но его, как и многих других, рано отобрали для службы в армии, и тем вольным дням парения в безграничном небе скоро пришел конец.
Гавань под ним заполняли утлые суденышки беженцев, которые мешали рыбакам пробраться к выходам из порта Ностальжи. Маяки и военные базы тянулись вдоль всего северного побережья Й’ирена, – на случай, если вражеский флот вздумает пристать и произвести высадку неподалеку от Виллирена. Солдаты драгунского полка, едва различимые сверху в своей черно-зелено-коричневой форме, патрулировали берег группами по три или четыре.
Лететь строго на север, да еще на такое большое расстояние, было непривычно. Обычно Гибсону давали задание патрулировать берег вообще, следить за изменениями очертаний ледяного покрова и тем, как они влияют на возможность навигации, а главное, смотреть, не планируют ли окуны форсировать пролив на лодках или других плавсредствах.
Сначала он летел в сторону Тинеаг’ла, потом, завидев впереди лед, некоторое время скользил вдоль его кромки, пока не достигал собственно берега. Там никогда ничего не менялось: брошенные деревни, кровавые пятна, которые постепенно заносил снег, иногда разбитая телега.