Страница 22 из 31
— Узнал, что она не любит тебя, — тихо признался Швейбан.
Наступила очередь взять паузу хану. Если бы молодой солгал, повелитель тотчас распорядился бы убить его. Но Швейбан сказал правду... Пытаясь справиться с приступом душевной боли, хан ответил:
— Лжешь... Ты взял ее силой!
Швейбан воззрился на него глазами невинного ребенка — в бедняге шевельнулось чувство искренней обиды.
— Дядя, — ответил он, — ты же знаешь: я не стану лгать! Если и увез эту девицу, то только потому, что понял: она не принадлежит тебе!
— Замолчи!
То, что пленница не принадлежала ему, повелитель знал и без подсказки. Это угадывалось в холодности красавицы, когда он ласкал ее, в ее взгляде, порой выражавшем страх, в ее ответах. Пожалуй, только чан с теплой водой и вдохновлял бедняжку, делал ее сговорчивей...
Искренность племянника взбесила светлейшего. Все-таки хан любил подаренную ему наложницу. Даже сейчас, в безнадежной для себя ситуации, он продолжал на что-то надеяться...
— Я должен убить тебя, — сказал несчастный. — Но только небо знает, как непросто мне отдать распоряжение об этом!.. Выбирай смерть!
Швейбан спрятал лицо в ладонях. Его серьга, блестевшая крупной слезой, задрожала... Жизнь бедняги только начиналась — он не хотел умирать.
— Посмотри мне в глаза! — рявкнул Баты-хан. — Чего спрятал лицо!.. Мальчишка! Я сказал: ты умрешь! И ты должен встретить эту весть как воин, как мужчина!
Молодой отнял ладони — глаза и щеки его были мокрыми от слез.
— Выбирай смерть! — грозно повторил хан. — И не смей просить о пощаде!
Жесткий тон светлейшего вселил в молодого наместника чувство отчаяния. Швейбан вдруг распрямил плечи, блеснул серьгой и сказал:
— Позволь, о повелитель, попросить тебя оставить мне хоть какой-нибудь шанс!
— Нет, — возразил светлейший, — ты должен умереть!
— Прошу не о помиловании, — уже совершенно спокойно продолжал Швейбан. — Ведь ты сам только что сказал: «Выбирай смерть!» Вот я и предлагаю: хочу схлестнуться с самою смертью!
Светлейший округлил глаза: он не понял, чего хочет провинившийся...
— Говори, — сказал он.
— Устрой мне поединок, — пояснил Швейбан. — Готов сразиться с любым из твоих богатырей.
— Это смешно! — воскликнул хан. — Ты не продержишься и минуты!
— Только небо знает, на что способно отчаяние... Прошу об одном: если мне удастся одолеть назначенного тобою соперника, то ты забудешь о своем гневе ко мне!
Светлейший задумался. Предложение понравилось ему. «В конце концов, — подумал он, — это должен быть поединок между ним и мной!» Какую-то минуту хан медлил. Но потом, решив, что такой поединок должен состояться на глазах пленницы, согласился.
— Ну что ж, — сказал он, — быть по-твоему. Схватка выяснит, кто из нас достоин этой девицы.
— Эта девка не стоит того, чтобы выяснять из-за нее отношения! — вдруг решился возразить Швейбан. — Я заранее отрекаюсь от нее!..
Слова племянника опечалили светлейшего. Хан хотел устроить суд чести, но теперь угадывал бессмысленность этой затеи... Тем не менее он сказал:
— Завтра ты будешь драться!
— А если окажусь победителем?
— Этого не случится. Ибо назначить тебе соперника — это все равно что вынести приговор!
— И все-таки?..
Хан помедлил. Он не сомневался, что Швейбан будет убит. Уклонившись от ответа, он предложил:
— Выбирай оружие!
— На топорах! — не задумываясь, ответил молодой.
И тогда светлейший объявил:
— Багадур, мой слуга и телохранитель, будет твоим соперником!
Услышав сие, молодой покачнулся — хан выставлял против него воина, сильнее и опытнее которого не было во всем Ордынском ханстве. Сознавая, что ему проще добровольно положить голову на плаху, Швейбан тем не менее ответил:
— Спасибо и на том, мой повелитель...
На следующий день с самого утра началась подготовка к поединку. Десяти воинам было указано расчистить площадку перед шатром светлейшего. Те срезали траву, после чего посыпали убранное место сухим песком. Вскоре поле для ристалища было готово...
Багадур, зная, с кем ему предстоит драться, внешне не выказывал волнения, выглядел, как всегда, собранным. Он начистил конским волосом до блеска свои рыжие сапоги, надел латы — нагрудник и подлокотники. Кольчугу решил не надевать, понимая, что она не защитит от топора.
В полдень к площадке потянулись воины. Иные садились на траву, иные собирались смотреть стоя. Но большинство, по привычке никогда не покидать седла, прибыли к месту боя верхом. Любопытство явившихся подстегивало известие о том, что Швейбан будто бы увел наложницу у светлейшего. Всем было ясно, что хан мстил за воровство.
В исходе поединка не сомневался никто. По сути, предстояла казнь. Главная интрига этого зрелища заключена была в том, что казнили родственника хана. Подобных примеров не помнили.
Интерес еще более усилился, когда к месту боя привели виновницу ссоры. Иные увидели ее впервые. Всем стало ясно, что хан желает отомстить несчастной...
На этот раз прекрасная Эвелина была в черном. Копна ее волос была забрана под золотую сеточку. Бедняжка дрожала и, кажется, находилась в состоянии, близком к обмороку. Ей было стыдно! Слуги-китайцы поддерживали ее за локти, не давали возможности ни присесть, ни упасть.
Позже привели Швейбана. Молодой наместник явно нервничал. Он озирался, словно загнанный волк. Белки глаз его были красны, что являлось следствием бессонной ночи. И только белые одеяния, доставленные ему специально к поединку, и серебряные доспехи вкупе с большим блестящим шлемом, который он пока держал в руках, навевали мысль о начале битвы, ибо Швейбан перед сражением всегда одевался в белое...
Вскоре после того, как привели молодого наместника, из шатра вышли повелитель и Багадур. Волосы воина были заплетены в толстую косу... Оба, будто два брата-богатыря, сейчас же проследовали по образовавшемуся коридору к выставленному креслу, у которого стояли слуги-китайцы.
Наконец повелитель занял место в кресле. Китайцы заработали опахалами. Как и подобало покорителю половины мира, светлейший окинул гордым взглядом низину, где собралось чуть не все войско, и стал ждать, когда восстановится тишина... На этот раз ему нечего было сказать своим подданным. Поэтому он ограничился простым взмахом руки. Сейчас же гром приветствий прокатился по долине — воины желали хану здоровья и удачи...
В двух противоположных углах поляны находились вонзенные в бревна громадные топоры. Багадур первый вышел на открытое место и взял оружие. Подняв двумя руками топор, он оглянулся на своего господина в ожидании разрешения начать бой.
Соперник его, надев шлем, тоже взял оружие...
Понимая, что Багадур не из железа, Баты-хан стал успокаивать его:
— Не думай, что это мой родственник. Думай, что ты — это я. Сегодня твоя ловкость и твоя сила будут стоять за мою честь. Ты должен убить Швейбана, чтобы потом никто и никогда не тыкал в мою сторону пальцем и не говорил, что надо мной надсмеялся юнец!..
Багадуру не раз выпадало драться один на один. Случалось, что схватку с его участием наблюдали два враждующих войска. Он всегда побеждал. И гордился этими победами, ибо во всех случаях ему противостояли иноплеменники. Теперь же он должен был поднять оружие на собрата, да еще и представителя знатного рода. Это убийство, если оно должно было состояться, ложилось на него черным несмываемым пятном. Багадур знал, что даже покровительство светлейшего в будущем не может уберечь его от гнева и расплаты родственников молодого наместника...
Меж тем Баты-хан отыскал взглядом возлюбленную... Та стояла неподалеку от его кресла и, казалось, готова была стать первой жертвой этого поединка. Ее качало, ей было плохо. Тем не менее она ни о чем не просила. Помимо боли, взгляд ее источал еще и холодное презрение к собравшимся.
Выждав, когда затихнут последние голоса, светлейший наконец сделал отмашку — разрешил начинать...
Держа топоры над головой, соперники стали сходиться... Может быть, рассчитывая на внезапность атаки, а может быть, поддаваясь страсти горячего сердца, молодой наместник первый нанес удар. Металл, ударившись о металл, отозвался звоном по всей долине. Эта атака была встречена криками одобрения — в низине ожил гул голосов... Подбадриваемый мыслью, что в случае удачи он будет прощен, Швейбан продолжил атаковать. Он замахнулся и опять ударил, а потом опять и опять. Каждый из его ожесточенных ударов отзывался в долине громким эхом...