Днепр могучий

— Но Морган же американский миллиардер, он теперь ваш противник, — сказал Юров.

— О нет! Рузвельт — тот американец, а Морган — магнат. У него свои заводы в Германии, акции, капиталы. Заводы и сейчас хорошо работают, их даже американцы не бомбят со своих самолетов. Моргановские капиталы вложены и в заводы, которыми владеет Фред Дрюкер с супругой. Нет, нет, Морган не противник, просто деловой человек.

— Видал, как ловко устроено, — не сдержался Пашин, — наживаются на каждом выстреле из американской и из немецкой пушки. Зачем им торопиться со вторым фронтом?

Андрей искусал себе губы.

— Ну а что обещал вам Манштейн?

— Обещал скорую выручку, по окладу сверх жалованья, отпуска домой, повышение на один чин. Я бы тоже офицерский чин получил.

— Будешь ты, гад, офицером, — прохрипел Зубец, — на том свете.

Несколько осмелев, пленный вдруг удивил неожиданной просьбой:

— Я бы мог быть неплохим начальником концентрационного лагеря для немецких военнопленных. Довольны будете.

— Увести! — с отвращением приказал Жаров.

Когда его вывели, Юров сказал возмущенно:

— И это представитель нации, давшей столько замечательных умов!

— Какой нации! — зло подхватил Жаров. — Гитлеровцы не нация, и, как бы их ни было много, им не представлять германского народа.

— Я и признаю, — опять загорячился Юров, — только таких немцев, которые… — И, приостановившись, он почти скандирует: — Ан-ти-фа-шис-ты. Есть, будут такие — признаю, нету — они враги мои.

— А как разберешь их, когда они идут в атаку? — усмехнулся Пашин.

— Тогда и разбирать не нужно: разберем, как оружие сложат. Не по словам — по делам разберем.

Итак, Селище или Шандеровка? Где же Штеммерман станет пробивать кольцо окружения? Ясно, нужен новый пленный, и не один. Виногоров требует немедленных действий, их требует и командарм. А взять пленных у «викингов» трудно, очень трудно. Особенно теперь.

Виногоров недаром выбрал полк Щербинина. Стоит он на выгодном рубеже, и сам командир в таких делах жох.

Щербинин для виду поворчал, конечно, больше про себя, но, как всегда, тут же и загорелся: любил старик живое, горячее дело. Вместе с Березиным долго размышлял, какую роту взять для проведения разведки. Жаров и Черезов держат оборону, и их батальоны на первой линии. Пусть тогда Капустин! Его роты во втором эшелоне, и последние дни они не понесли потерь. Конечно, мужик с душком, с червоточинкой. Но что делать?

Недооценив противника, Капустин самоуверенно заявил Щербинину:

— Я их целый взвод приведу.

— Не гонорись, Капустин, — предупредил Щербинин. — Это тебе эсэсовцы, и брать их в плен не просто.

— Если не взвод, отделение обязательно, — не сдавался комбат.

— Ну валяй, посмотрим. Приведешь — хорошо.

Но дело у Капустина застопорилось. За ночь он ничего не добился. Не было пленных и утром, не было и в обед. Лишь к вечеру Капустин сам заявился к Щербинину и молча выложил на стол пару эсэсовских погонов.

Щербинин вспыхнул и накричал.

— Умер, пока несли, — объяснил Капустин.

— Эх вы, растяпы! — выругался командир полка.

— Дайте еще срок — будет пленный, — взмолился Капустин.

Щербинин махнул рукой, махнул зло и безнадежно, и молча заходил по комнате, видимо едва сдерживая вновь закипевший гнев. Он недолюбливал Капустина и нередко не скрывал своих чувств. Недолюбливал за медлительность, за попытку славировать, все облегчить себе и затруднить другим, за склонность к хвастовству и к стремлению блеснуть, чрезмерно раздувая любой из своих успехов.

Минуту спустя Щербинин заговорил, ни на кого не глядя, и в словах его звучала едкая ирония. А когда говорил, со стороны казалось, что думал он совсем о другом. Это чувствовалось и по его взгляду, устремленному в пустое пространство, и по тону голоса, который был тих и глух, и по выражению лица, словно отрешенному от всего окружающего. Эту особенность Щербинина — что-нибудь рассказывать и одновременно думать о другом, обдумывать даже серьезное решение — Капустин знал хорошо и, как-то сжавшись, приготовился к удару, который мог обрушиться на него сейчас со стороны Щербинина.

А тот в самом деле, высмеивая Капустина, тщательно обдумывал решение на разведку.

— Слышал, рассказывают в народе, — начал Щербинин, — принесли кузнецу кусок железа. Скуешь, спрашивают, лемех? Чего не сковать, отвечает, скую. И ну — за дело. Ковал он ковал — не получается лемех. Железа, говорит, маловато; топор сделаю. Топор так топор, согласились заказчики. Только не вышло и топора. Стал тогда нож ковать. И нож не получился. Иголку попробовал, и та не выходит. — Щербинин в упор посмотрел на Капустина. — Чуешь?

Комбат смолчал.

— Предложил тогда кузнец пшик сделать…

— Что-что? — удивился Капустин.

— Пшик!.. — зло подчеркнул Щербинин. — Накалил добела оставшийся кусочек железа, сунул его в холодную воду и раздался… пшик.

— Выдумка какая-то, — недобро усмехнулся Капустин.

— Так и у вас, — строго и внушительно продолжал Щербинин. — «Взвод приведу! Отделение!..» А в результате вот… — И он с силой бросил на стол эсэсовские погоны. — Пшик один! — И уже загремел, как это бывает, когда сквозь командирскую сдержанность прорывается гнев. — Будете когда-нибудь не за страх, а за совесть работать?!

Закурив, Щербинин присел к столу и долго не мог успокоиться. Вот опять наругался. Ну ничего, это и ему на пользу. Не бахвалься и приказ выполняй как надо. Сейчас ведь Виногоров позвонит. Что ему скажешь? Нет, нужна серьезная разведка боем. И пусть ее проведет Капустин.

Обдумав решение, тут же доложил комдиву по телефону. Виногоров одобрил, и Щербинин поставил задачу Капустину.

— Смотри, Капустин, — строго предупредил командир полка. — Твой орден еще пока у меня лежит. Случится что-нибудь такое, как тогда на марше, не жди снисхождения.

Капустин обиделся.

— Мне не доверять? Старейшему комбату в полку? Да я…

— Ладно, ладно, — немного смягчился Щербинин. — Иди готовь роту.

Капустин поначалу горячо взялся за дело: инструктировал людей, проверял снаряженность, уточнял взаимодействие с приданными средствами. Наконец все, кажется, сделано. Комбат выдвинул роту на исходные позиции и доложил о готовности Щербинину.

Уже завечерело. Сырой холодный туман заползал в окопы. А ждать нужно до утра. Капустин с сожалением вспомнил теплую хату, где размещался его штаб во втором эшелоне. «А чего это мне корчить из себя героя-мученика? Все равно благодарности не жди», — подумал комбат и вспомнил, как Щербинин сорвал у него с груди орден. Решение созрело сразу: отоспаться в штабе, а сюда прибыть к утру, к началу боя. Так Капустин и сделал.

Незадолго до рассвета его разбудил телефонный звонок. Щербинин! Накаленным гневом голосом сыпал вопрос за вопросом. Сколько в роте боеприпасов? Где поставлены орудия? Куда выдвинуты танки? Где и как они будут действовать? Капустин отвечал, стараясь быть спокойным. И когда Щербинин спросил, проверил ли он все лично, комбат, не колеблясь, ответил утвердительно, вовсе не подозревая, что Щербинин звонит из роты, назначенной в поиск.

Капустин бросился в роту, но было уже поздно. Трудно сказать, что бы произошло, но поблизости разорвался снаряд, и Капустина оглушило. Он мотал головой, давая понять, что ничего не слышит. Щербинин, безнадежно махнув рукой, приказал отправить комбата в санчасть. Положение сразу осложнилось. Но Березин вызвался заменить комбата и остался с ротой.

С первых минут атаки стало ясно: бой будет затяжным и трудным. Как ни хотел Щербинин, а пришлось на усиление роты послать и разведчиков Пашина. Продвижение все же приостановилось, и взводы залегли за ручьем, против мостика. Видя, как застопорилось с атакой, Березин поспешил в цепь.

Попав под сильный огонь, замполит укрылся за одним из двух танков, которые с места били по немцам. Другие два заходили с фланга, выдвигаясь в цепь атакующих. Увидев танки, бойцы поднялись и устремились за ними вперед. Но и немцы не бездействовали: под прикрытием своих «пантер» и «фердинандов» они бросились в контратаку.