Днепр могучий

За полночь Тарас Голев был послан с пакетом в штаб полка. Его задержали, и он возвращался в батальон уже на рассвете. Было тихо, студено, неприютно. Недалеко от передовой, в районе расположения батальонных тылов, увидел свежую братскую могилу. Погибших во вчерашнем бою уже успели похоронить. За ночь немного подморозило, пал иней и густо опушил могильный холм, будто прибрал его. Голев присел, снял шапку. «Наверное, и те двое парнишек тут», — горестно подумал Тарас, а старая, тронутая сединой голова его клонилась все ниже и ниже.

После неудачной попытки прорваться севернее Таращи немцы притихли, вели по всему участку малоинтенсивный тревожащий огонь, даже самолеты-разведчики редко стали висеть над позициями советских войск. Но по ночам на переднем крае противника чувствовалась подозрительная возня: гудели моторы, помигивали фары, изредка передовые наблюдатели слышали даже слова команд. Что замыслил противник? Отказался ли он от прорыва на этом участке? Или ведет смену частей?

На все вопросы командованию требовались немедленные ответы. Делу мог помочь контрольный пленный, и командир дивизии поставил эту задачу перед Щербининым. Батя по привычке, больше для виду, ворчал («Все мне да мне»), а сам в спешном порядке готовил поиск. Вместе с Пашиным они изучали местность, прикидывали разные варианты и наконец остановились на одном.

Замысел был предельно прост. Позиции роты Сазонова отделяла от переднего края противника узенькая полоска ничейной земли, а еще ближе к нашим позициям была расположена пулеметная точка, рассчитанная на кинжальный огонь. Эту точку и выбрали, чтобы атаковать. Все решали быстрота, смелость, натиск.

Еще затемно разведчики Пашина расположились на исходном рубеже. На позициях противника спокойно. Только время от времени взлетают в воздух осветительные ракеты да изредка ни с того ни с сего, будто спросонья, вдруг зальется протяжной трелью вражеский пулемет. И опять тихо. Так тихо, что слышно, как тревожно отбивает удары сердце.

Где-то совсем рядом раздается сухой хлопок, и прямо над головами взвивается красная ракета.

Сигнал!

Две-три минуты длится артиллерийско-минометный налет, и вот уже разведчики устремляются вперед, сразу слившись с непроглядной темнотой. По всему рубежу бьют пулеметы Сазонова. А разведчики бегут молча, без выстрела. Все ближе и ближе огневая точка. Пашин дает условный сигнал, и часть разведчиков бьет с ходу из автоматов. Выпустив по диску, перезаряжают оружие, а огонь ведет другая часть. Тем временем группа захвата бросается прямо на огневую точку. Оттуда доносятся крики, треск автоматов, хлопки гранат. И вот уже она, долгожданная зеленая ракета. Это Пашин извещает, что «язык» захвачен. В ответ взвивается серия красных ракет: разрешен отход. С нашей стороны усиливается огонь, обеспечивая разведчикам выход из боя.

— Как по нотам разыграли, — радуется Жаров, с нетерпением ожидавший разведчиков.

А вот и они, возбужденные, еще не остывшие от боя. На дне окопа лежит связанный немец. Его развязывают, вынимают изо рта кляп, и немец по-рыбьи глотает воздух.

Жаров позвонил Щербинину, желая порадовать его успехом, но командира полка не оказалось, и комбат решил предварительно допросить пленного. Уже рассвело, и Жаров разглядывал немца. Долговязый. Маловыразительное, с мелкими чертами, даже женственное лицо. Цвета грязной воды глаза. Вялые светлые волосы. Мог быть чиновником или приказчиком галантерейного магазина. А то и просто великовозрастным шалопаем, живущим на отцовские деньги.

— Шпрехен зи руссиш? — брезгливо морщась, спросил Жаров.

— Найн, — глухо, все еще судорожно глотая воздух, ответил пленный.

Тогда допрос пошел на немецком.

— Как зовут? — продолжал Андрей.

— Вильгельм Вольф.

— Как, как? — переспросил Андрей.

— Вольф Вилли.

Жаров изумился. «Вольф» — это по-русски «волк». Вот уж истинно подходящая кличка для эсэсовца!

Едва сдерживая клокочущий гнев, Андрей продолжил допрос:

— Из какой дивизии?.

— «Викинг».

— Задача дивизии?

— Пробить брешь, вырваться из «котла».

— Где решили прорываться?

— Не знаю.

— Вы унтер-офицер, не можете не знать.

— Не знаю.

— Какие силы назначены для прорыва?

— Не знаю.

— Задача на сегодня, на завтра?

— Не знаю.

— Вы были в Бердичеве?

— Нет, нет! — словно боясь запоздать с ответом, торопливо ответил Вольф.

Подошел Пашин и молча выложил пачку фотографий. Жаров взглянул и содрогнулся. На одной три девочки, подвешенные за ноги. На другой — семь крестов, и на каждом распяты советские люди. На третьей — два танка с прикрепленными к ним длинными веревками. К их концам привязан мальчишка, брошенный на землю. А неподалеку женщина, может быть, мать ребенка, которого собираются на ее глазах разорвать танками. Приподняв голову, она смотрит на своих палачей, среди которых нельзя не узнать и женоподобное лицо Вилли Вольфа. На всех снимках надписи: «Бердичев», «Житомир».

Андрей никак не мог понять, что с ним. Руки, ноги, шея — все тело стало вдруг каменным, застывшим, холодным. Нет сил даже шевельнуться, сказать слово. Во рту пересохло, а по спине пошла дрожь — волна за волной. И Жаров, тот самый Жаров, который изучал философию и эстетику, историю искусств и международное право, вплотную подошел к Вольфу, левой рукой схватил за ворот мундира, правой со всего размаху нанес страшный, дробящий удар в челюсть. Немец сломился, осел. А Жаров стоял бледный как полотно, и все увидели, как правая рука его непослушными пальцами рвет застежку пистолетной кобуры.

Подошел Пашин, протянул фляжку. Жаров отпил глоток жгучей влаги и чуть успокоился.

Вытянувшись, Вольф еще более спрямил палки своих рук.

— Вот ваша «тевтонская казнь»! — ткнул Андрей пальцем в снимок с танками.

Вольф остолбенел вовсе.

— Вот ваши преступления в Бердичеве и Житомире! — бросил Андрей на стол все фото.

Пленный закрыл лицо руками, точно защищаясь от удара.

— О майн готт! Я солдат, я воевал… я должен был выполнять приказ… — едва внятно бормотал он, лицемерно закатывая глаза и смиренно обращаясь к небу.

— Ты мне все, все расскажешь, гад! — прохрипел Жаров. — Или…

— Буду отвечать! Буду!.. — зачастил эсэсовец, утирая рукавом мундира кровь с лица.

Приказа у них еще нет. Дивизия полна всевозможных слухов. Они противоречивы. Говорят, будто бригаденфюрер Гилле по распоряжению Гиммлера арестовал генерала Штеммермана и отправил его самолетом в Берлин. По другим слухам, арестован генерал Либ. Но только обоих их он, Вольф, видел на днях своими глазами. Место прорыва должно определиться вот-вот, все зависит от войск, рвущихся сюда с внешнего фронта. Будут прорывать либо в Шандеровке, либо здесь, в Селище, на Звенигородку. Обозы уже подготовлены. С минуты на минуту ждут приказа. Полагают, вместе с бригадой «Валлония» дивизия «Викинг» составит авангард. Но, скорее всего, впереди их будет поставлена одна, а может, и две пехотные дивизии. Они полягут, чтобы открыть путь всем. Так всегда действуют эсэсовцы. Против русских сегодня ночью намечен сильный удар. Наступать будут вдоль дороги, в направлении на Нова-Буду.

Прежде чем отправить пленного в штаб полка, Жаров решил уточнить другие вопросы, чтобы еще полнее прояснить лицо черной гитлеровской гвардии, с которой приходится вести бой.

Ему двадцать семь. Еще не богат. Без устали копит деньги. Восточный фронт приносит кое-какие дивиденды. Отец страшно скуп, и сыну ничего не дает. Женат. Служил денщиком у Дрюкера. Не угодил офицеру, и вот попал на передовую. Чем не угодил? Не уберег чемоданы с ценными вещами. Дрюкер рассвирепел и выгнал. Сам Дрюкер женат на довольно престарелой фрау. Зато богата, и Дрюкеру многие завидуют. Еще бы! По материнской линии — дальняя родственница самого Моргана. При его имени эсэсовец молитвенно складывает руки и закатывает глаза, как будто снова вспомнил и обратился к самому господу богу.