Белая сирень

Гиревик. Ты что — чумовой? Буржуйское имущество жалеешь?

Иван. Нет. Мне жена завещала — сохранить и возвернуть в целости, когда хозяева вернутся. Вот какие пироги.

Гиревик. Возвернуть! Да эта контра сюда носа не сунет. А ты сам контра, коли перед ними холуйничаешь.

Иван (свертывая цигарку). Я его, может, больше твоего ненавижу. Но я дал слово Марине, и тут — извини-подвинься.

Гиревик. Брось, малый, дурочку строить. Тебе довольно барахла осталось, а на мое не зарься.

Иван. Твоего тут — блоха на аркане да вошь на цепи. И моего — столько же. Все — рахманиновское.

Иван берет кресло и выносит из комнаты. Затем выносит настольную лампу и часы.

Гиревик. Сдурел, что ли?

Иван. Не боись, твоего не трону. Гуси-лебеди, кошатина и гитара останутся. И эти… гандели.

Гиревик бросает гантели и кидается на Ивана, метя разорвать ему рот. Иван бьет его в челюсть, под вздох, и гиревик валится на пол.

Гиревик (вытирая кровь с разбитого лица). Ну все, паскуда, тебе не жить!..

Иван поднимает диванчик-рекамье и выходит из комнаты.

За письменным столом, расставив локти, сидит следователь — из молодых, да ранний: обтянутые скулы, сухой свет в бледно-голубых глазах.

Следователь. Потерял классовую совесть? В холуи к буржуям пошел?

Иван. Сколько раз твердить одно и то же? Жена покойная наказала. Можешь ты это понять?

Следователь. Ладно. Это дело шестнадцатое. Нам нужен материал на брата Рахманинова.

Непонимающий взгляд Ивана.

Следователь. Чего вылупился? Он, правда, не родной брат, но все равно — связь с эмигрантом, врагом народа.

Иван все так же непонимающе смотрит на следователя.

Следователь. Припомни-ка, как они на Советскую власть клеветали и лично на товарища Сталина?

Иван. Я и не знал, что у Рахманинова брат есть.

Следователь (помолчав). Не хочешь помочь следствию?

Иван. Да я бы с удовольствием… Кабы мог. Да вроде нет у него никакого брата.

Следователь. Через месяц я тебя вызову. Подумай хорошенько, может, чего вспомнишь.

Следователь упирается в Ивана немигающим взглядом бледно-голубых глаз.

Обелиск Линкольна. По улице едет лимузин с красным флажком.

Машина советского посла подъезжает к подъезду Концертного зала. Афиши извещают о концерте с участием Рахманинова. Шофер распахивает дверцу машины, помогает выйти послу и его жене.

Рахманинов сидит в кресле, греет руки в электрической муфте и оживленно говорит Соне и Наталье.

Рахманинов. …Да я просто не знаю человека, который может съесть больше, чем Федя Шаляпин.

Наталья (смеется). Еще гости не пришли, а он уже еду со стола ворует.

Рахманинов. Помню, в молодые годы Федя приходит: «Есть хочу!» А у меня ничего нет. Питаюсь впроголодь. Вот, говорю, кочан кислой капусты есть. А кочан огромный был — вот такой!

В артистическую входит сияющий Фолли.

Фолли. Знаете, кто пожаловал на концерт? Советский посол с супругой.

Сестры переглядываются. Только оживленное лицо Рахманинова превращается в серо-свинцовую маску.

Рахманинов. Я не буду играть.

Фолли. То есть как?..

Рахманинов. Пока он не покинет зал.

Фолли (растерянно). Маэстро, но ведь это скандал!

Рахманинов. Скандал будет, если он не уйдет.

Фолли качает головой и исчезает. Рахманинов разламывает сигарету пополам, вставляет половинку в мундштук.

Наталья. Не волнуйся, Сережа.

Рахманинов. Я абсолютно спокоен.

Соня. Может, тебе не надо быть таким непримиримым?

Рахманинов. Я перед «товарищами» не выступаю. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

Соня (с готовностью). Давайте… (Пауза.) Ты рассказывал про Федю. Про голодного Федю и кочан кислой капусты. Что было дальше?

Рахманинов. Ничего. Он его съел, и все.

Соня. Весь кочан?

Рахманинов (думая о своем). Если этот товарищ заупрямится, надо будет объявить публике причину моего отказа…

Зал битком набит. Оркестранты уже заняли свои места. Ждут маэстро. На сцене вместо него появляется растерянный Фолли.

Фолли. Дамы и господа! В зале находится дипломатический представитель Советского Союза. Маэстро Рахманинов приносит свои извинения публике, но он отказывается выступать, пока они не покинут зал.

Шум пролетает по рядам. Сидящий в ложе Мазырин встает и протискивается в кулуары. Оркестранты, переговариваясь, смотрят в зал.

Крик с галерки. Мы ждем!

Посол оживленно шепчется со своим помощником.

Возбужденное лицо Мазырина заглядывает в приоткрытую дверь. Глаза его блестят.

Мазырин. Молодец, Сережа! Не давай спуску большевикам!

Рахманинов щурится на него сквозь дымок сигареты.

Рахманинов. А я уж было пожалел… Перед публикой неудобно…

Сконфуженный посол в сопровождении жены и секретаря, опустив глаза, пробирается к выходу. Публика оживляется. Аплодисменты.

В дверь заглядывает взъерошенный, вспотевший Фолли.

Фолли. Маэстро!

Рахманинов. Уехал?

Фолли. Да.

Рахманинов (невозмутимо). Что ж, начнем, пожалуй.

Он встает, протягивает руки в рукава поданного Соней фрака и, неожиданно охнув, хватается за бок.

Соня. Что с тобой?

Рахманинов. Не знаю, это уже не в первый раз. Наверное, опять люмбаго. (Плаксивым тоном жене.) Татуся, домой хочу, в Европу.

Наталья. Недолго уже осталось.

Рахманинов выходит.

Соня (Наталье). Он нехорошо выглядит. Бросил бы курить.

Наталья. Да, он стал очень быстро уставать.

Соня. А что говорит доктор?

Из зала доносятся овации.

Долговязая фигура маэстро встречена бурей аплодисментов. Рахманинов по обыкновению сдержан, непроницаем. Сухой поклон головы в зал, другой — оркестрантам. Взмах — и низкая виолончельная тема вводит нас в сумрачный мир Второй симфонии…

Шум дождя сливается, переплетаясь, с музыкой Второй симфонии. Дождь хлещет по лицам и спинам работающих в гигантском котловане людей. По крутому подъему непрерывно движется человеческая река. Два ряда тащат вверх мешки с граненой породой и землей, два ряда спускаются вниз за новым грузом. Бесчисленная лента людей. Камера панорамирует по строительству. Сколько их здесь, копошащихся на дне котлована, дробящих породу, нагружающих хлюпающую землю в тачки и мешки, — тысячи, десятки тысяч? Серое копошащееся месиво человеческих тел, потухшие взгляды, механические движения. Наверху, в пелене дождя, — мутные силуэты часовых с винтовками. Иван, с мешком на спине, уткнувшись пустым взглядом в мокрый мешок впереди идущего заключенного, скользит, карабкается по косогору. Впереди него — изможденный юноша, который неожиданно останавливается., роняет мешок. Задние в колонне, наталкиваясь друг на друга, останавливаются тоже. Иван сбрасывает мешок, подхватывает падающего в грязь зэка, смотрит в его безжизненное лицо, по которому хлещет дождь.