Подноготная любви

В.: Так это они сами не годятся!

П.: Так это-то и есть самое интересное! Ведь сами себя на логическом уровне они совершенно искренне оценивают, как наиболее фундаментальную часть церкви, и может даже создаться впечатление, что они здравую себя оценку вытеснили настолько, что извлечь её и сформулировать не способны. Но не так это!! Встречаясь с человеком-зеркалом, на суд над собой они, оказывается, вполне способны! Как в твоём Центре.

В.: Да, это они могут. Это точно.

П.: Ведь до каких форм идиотизма доходило! К примеру, заказали мне перевод одной очень важной для церкви книги. Перевод взял посмотреть человек, на сотрудничество с КГБ не согласившийся, образование гуманитарное, практически филологическое, богословская степень наивысшая. Прочёл и говорит: удивительный перевод! Уникальный. И в первую очередь с точки зрения адекватности перевода. Смысл передан поразительно точно. Обрати внимание: адекватности! Потом в руки перевод берёт кэгэбист с точно такой же наивысшей богословской степенью, но только без светского образования, в том числе и филологического. И заявляет, что перевод во всём вроде бы ничего-о-о, но только чего-то не хвата-а-а-ет. «Недовыражен», говорит, смысл подлинника. Иными словами, неадекватен. Видишь ли, в обиходе у переводчиков в ходу, по сути, только два параметра качества перевода: адекватность и литературность языка. Оценка текста как биофильного или некрофильного отсутствует. То есть она где-то, в каких-то умных академических статьях, возможно, и предлагается, но в среде переводчиков не в ходу. И в адвентистской церкви тоже. Что, кстати, вполне закономерно, если вспомнить, какой организацией подбирался, или, во всяком случае, одобрялся командный состав церкви… Психология вообще как лженаука подаётся… А между тем это, безусловно, самая важная характеристика текста! Естественно, если некрофил берёт в руки текст биофила, то он подсознательно чувствует: что-то «не то». Если биофильный текст — авторский, то некрофил издательскому совету (владеющему только двумя характеристиками: литературность и адекватность) внушит, что хромает содержание, а если это перевод труда признанного иерархией богослова, то некрофил его отвергнет по якобы причине недостаточной его литературности либо неадекватности. Кэгэбист, о котором рассказываю, всё-таки был достаточно опытен — столько лет на плаву! — и не рискнул обвинить меня в создании текста недостаточно литературного. Он был бы попросту смешон. Поэтому, естественно, вынужденно оставалось объяснить «не то» неадекватностью. Что и было проделано. Итак, что в итоге получилось? Два прямо противоположных отзыва об адекватности — одно от кэгэбиста, другое от специалиста. Как ты думаешь, чьё мнение победило в христианской церкви? Специалиста, но не кэгэбиста, или неспециалиста, но наушника? Богословские корочки, повторяю, одинаковые.

В.: Если я правильно поняла, специалист более биофилен?

П.: Несомненно.

В.: Тогда человека от КГБ. Его мнение показалось более убедительным.

П.: Правильно. Так и случилось. И ни один из церковной иерархии против и не прокукарекал. И это в эпоху после развала КГБ! Когда у церковных агентов уже появилась возможность действовать самостоятельно. Но самостоятельность от КГБ не означает самостоятельности от некрофилии.

П.: А что было дальше?

В.: А дальше эту книгу дали переводить другому, более, видимо, благонадёжному, но он сделал перевод настолько кошмарный, на русском языке таком ломаном, что пришлось отдать третьему. А третий, то есть, третья, русским попросту не владеет. Я узнаю это дело — иду к агенту. Во время богослужения дело было. Он как раз закончил проповедь, духовное, так сказать, наставление. Все расходятся довольные, как и вообще все зомби после сеанса. Агенту, естественно, почести, восхищение от подчинённых и паствы. Словом, всё как в пророчествах. Подхожу я к этому агенту и говорю: слышал, вы дали книгу — назвал имя — переводить. Она не справится, не в силах справиться, хотя бы уже потому, что у неё с русским языком нелады. Этого дара у неё нет. Может быть, вы дадите мне мой перевод обратно, я пересмотрю, поправлю, может, действительно что проглядел? Ведь колоссальные деньги напрасно растрачиваются. Да и время уходит. А агент мне говорит: сделать ничего невозможно, у вас не получится. Смысл текста — э-э-э… — недовыражен. Тут мне, как тебе среди целителей, эмоции его передались, и я говорю: тогда вам перевод этой дамы понравится, ведь «встанем на наши ноги» для вас верх довыраженности!

В.: Что-что?

П.: «Встанем на наши ноги»! Предположим: «Встанем на наши ноги и поприветствуем наших гостей».

В.: Глупость какая.

П.: Правильно! Для тебя, как для здорового человека, — глупость. Потому что для человека с неотключённым критическим мышлением сразу же возникают два вопроса: «А что, разве в церкви принято становиться на чужие ноги?» Принято, поэтому сейчас необходимо специально оговорить: сегодня становимся только на свои? Или второй вопрос: «Что, разве принято становиться на голову? Или — на уши?»

В.: Смешно.

П.: Смешно. Потому что для неодурманенных это попросту не по-русски. По-русски просто: «Встанем, поприветствуем…» Так самое интересное заключается в том, какая у кэгэбиста была реакция! Стал красным, как перезревший помидор на помойке, затрясся! Трясётся-то трясётся, но знает, что могут увидеть. Глаза бегают — не привык, что перед ним не на четвереньках. Потом взял себя в руки, косится по сторонам — заметили или нет. Но самое интересное даже не в том, какая была реакция, а в том, что она была. А раз была, следовательно, человек прекрасно понимает, пусть подсознательно, что он делает. Иными словами — сознательно «своими ногами» глумится. Но это глумление не просто удовлетворение некрофилических потребностей! Раз это проделывается на богослужении, с кафедры, во время проповеди — это кощунство.

В.: Это может подсознательно делаться.

П.: В данном случае это даже не важно: сознательно, подсознательно, бессознательно или ещё как иначе. Главное, он всё моментально понял. Я не думаю, чтобы он не знал, что «встать на свои ноги» это идиотизм в смысловом и стилистическом смысле. Полагать, что столь значительный церковный функционер дошёл до такой степени идиотизма, было бы уж совсем несправедливо. Конечно, признанными специалистами становятся вовсе не специалисты, а признанные, но этот, всё-таки, некоторые правила игры соблюдает. Но «вставать на свои ноги» мне кажется идиотизмом особого рода. Рядовому пастору принять и повторить эти «свои ноги» — как расписаться в абсолютном, беспрекословном, бездумном подчинении: мозги отключил, смотрю с обожанием на «старшего брата» и несу ту ахинею, которую он в меня вложил. А тот наблюдает: примет — не примет? Принял — свой, предан, не раздумывает, не сомневается. Это как контракт с КГБ: подписал, запачкался, следующий шаг уже легче. Великолепный способ контроля за подчинёнными: повторяет — под колпаком, нет — нет, надо думать, как от него избавиться… А знаешь, как избавлялись?

В.: Как?

П.: Когда в КГБ было принято решение, что «красный помидор» отныне должен стать самым главным и самым духовным в СССР христианином-адвентистом, он немедленно подчинился и развернул кипучую деятельность. В некоторых районах было просто: достаточно было договориться с областным церковным руководителем, и все, прежде отдававшиеся под его начало, автоматически становились красными. Благо образ мышления менять было не надо. Но не везде так было. Не везде была эта стадная преданность начальству, — кстати говоря, в Библии напрямую запрещённая. В некоторые общины этому «красному помидору» — или попросту «красному» — приходилось приезжать лично или присылать своих эмиссаров. Разговор бывал, разумеется, недолгий. Дескать, так мол и так, вставать отныне будете на свои ноги, а деньги, соответственно, пересылать нам. А ещё мы вам повелеваем веровать, что чем больше вы нам их перешлёте, тем больше у вас шансов на спасение, ибо сказано: «доброхотно жертвующего любит Бог»! И тут оказывалось, что общины во мнениях разделялись. Только часть «вставала на свои ноги» и начинала славословить Бога за «открытый им новый свет». Другая часть не соглашалась. Случалось, за «красным» шла лишь меньшая часть общины. А б`ольшая — а хорошие, видать, были общины! — посылала его куда подальше. И вот тогда вмешивались власти. Б`ольшую часть общины лишали регистрации — а раньше за проповедь вне церковного здания полагалась тюрьма, лишение регистрации было своеобразным удушением — а отобранное у большей части общины здание передавали меньшей части, чтобы было где, «встав на ноги», сдавать пожертвования. А отказавшихся — кого куда…