Подноготная любви

В.: А почему?

П.: Дело, разумеется, не в том, что — сестра, а в том, что старшая. Считается, что сначала он, старший ребёнок, чувствует себя центром Вселенной — он так живёт по той простой причине, что все вокруг него скачут: соску поднести, игрушку подать, с рук не спускают. Но вдруг катастрофа: рождается другой ребёнок — и всё разом меняется. Теперь все скачут вокруг этого нового, неизвестно откуда взявшегося, ребёнка. Теперь центр Вселенной — он. А старший? Он же ничего не понимает! Он же ничего плохого не сделал, чтобы все так вдруг его разом предали и перестали замечать. Он же ни в чём не провинился! А кто, с его точки зрения, виноват? С чьего появления всё началось? Естественно, что с того маленького красного уродца. Который украл папу и маму. Естественно, что к этому новенькому — ненависть, ярость, злость. А ненависть обладает тем свойством, что для неё всё равно, на ком тренироваться — на случайном ли прохожем или на родном брате. Злость в старшем тренируется дольше, потому и достигает большей зрелости и более заметна, чем у младшего… Это, конечно, при прочих равных условиях, как в случае с двумя сёстрами в «Укрощении строптивой». А когда брат и сестра… Я не знаю: я никогда этим вопросом не занимался. Хотя интересно… Но и так понятно, что если брат младший и сестра чувствует себя брошенной, то это может стать важнейшим психологическим конфликтом, и все остальные события жизни будут восприниматься постольку, поскольку они связаны с «разборкой» с братом. Скажем, меня выбирали в качестве заместителя брата, заинтересовывали, а потом, когда я раскрывался, — казнили. Их ко мне «любовь» была на самом деле ненависть, «сильное чувство».

В.: Но ты у меня с братом никоим образом не ассоциируешься.

П.: И прекрасно. Может быть, никаких казней не будет.

В.: Не знаю, я своего младшего брата всегда очень любила. Так хорошо стало, когда его принесли: появилось, с кем повозиться. Играли вместе. Я и сейчас его люблю. Он мне, может быть, ближе всех на свете.

П.: А тебе что, ни разу из-за него не попадало? Набедокурит он, но с маленького что возьмёшь — мать злость на тебе срывает. Бывало такое?

В.: Как не бывать? Бывало. И сколько раз. Но брат-то тут при чём?

П.: Так, значит, рассуждаешь?.. Редкий, однако, способ мышления! Прямо-таки не верится! То есть, ты на него не обижалась?

В.: Нет, я его очень любила.

П.: Так… Хотя… Странно… Впрочем, тебе уже шесть лет было, когда он родился, но… Но… Что-то я очень сомневаюсь, чтобы у тебя к нему, когда он у тебя мать отнял, не было совершенно никаких отрицательных чувств. Скорее всего, ты о них воспоминания просто вытеснила.

В.: Ничего я не вытесняла! У меня прекрасные с ним были отношения. Он вырос — кто меня одевал? С дочкой одна осталась, он что-нибудь купит то ей, то мне. Если бы не он, она бы фруктов вообще не видела.

П.: То, что ты это всё ценишь — прекрасно. Но это ничего не меняет. Вытеснение в том и состоит, что на логическом уровне человек ничего не помнит. А поступает, руководствуясь неосознанным, оставшимся в подсознании… Хотя, кто знает, может, и не было у тебя отрицательных чувств… А может, сейчас исчезли. Ведь, если вспомнить то же самое «Укрощение строптивой», то, в конце концов, именно старшая переменилась и стала покорной женой. А младшая как была балованным ребёнком, так, выйдя замуж, женщиной в психологическом смысле стать не сумела.

В.: Как в жизни: редко кто меняется.

П.: Редко — не значит никто.

В.: Да… Так говоришь, старшие сёстры, они же офицерские дочки?..

П.: Да. Офицерские дочки — кто? Правильно: все, во всяком случае, которых до сих пор встречал, яркие садо-мазо. Подавляющие, если можно их так назвать, натуры. Отличаются, разве, только тем, насколько та или иная выучилась свой садомазохизм от окружающих скрывать.

В.: А почему они такие?

П.: Причин — море. Наследственность. Ближайшая и — вплоть до Адама. Дети, которые во дворе. Среда. Родителей — и энергетика, и формы поведения. У дочки кумир — папа, а тот себя как ведёт? На работе — царь и бог, с подчинёнными творит, что хочет. А придёт домой — наоборот, абсолютное ничтожество, жена ноги об него вытирает.

В.: Что военные так живут, я тоже замечала. И почему только так получается?

П.: А это и есть некрофилия. Он — добровольное звено иерархии. Звено цепи — с двух сторон скован. У папы всего лишь два положения: или он сверху, или — снизу, или приказывает, или — подчиняется. А близости общения нет. Такой стиль общения ему нравился и прежде, а со временем от подчинения и властвования и вовсе получает сверхудовольствие. Но, непременно, и от того, и от другого вместе. Садо и мазо одно без другого не бывают… Это я тебе что-то вроде бихевиористского объяснения дал, на самом же деле всё сложнее.

В.: Я понимаю, что сложнее. Итак, офицерские…

П.: Или им подобные: дочки больших начальников, партийных работников, на худой конец, бригадиров. Я, помню, вижу: пялится на меня одна в Доме кино, глаз не отрывает, я к ней подхожу и спрашиваю: у вас отец, случайно, не партийный работник? У неё аж челюсть отстегнулась: откуда вы знаете? Закономерность очевидная: дочь опередившего в иерархической конкуренции. Следовательно, подавляющего. И сама подавляющая.

В.: Так, если, по-твоему, дочь всегда стремится в мужчине увидеть отца, то получается, что дочки подавляющих в тебе подавляющего и видели?

П.: Как бы. Они себя видели. Я, как и ты, — зеркало. Тебя очень разной видят даже наипризнаннейшие специалисты, меня — тоже. Посредник в наркобизнесе во мне разглядел посредника того же уровня, жмот — жмота. Кого во мне только не узнавали! И еврея, гордость нации, и типичного былинного русского богатыря, и молдаванина, и даже — типичного представителя Клуба Любителей Пива. Хотя пиво я последний раз пил лет, наверное, десять назад. А один пастор, который не последнюю роль сыграл в той подлости, что меня в церкви ни за что на замечание поставили, разглядел, что я жене изменяю.

В.: Это когда тебя от церкви отлучили?

П.: Нет, до того. Отлучение — подлость была ещё большая, там другие действовали. Тоже поперёк «Церковного руководства». Ведь как положено? Если человека обвиняют, так его самого надо спросить, правду говорят или врут? Нет, не спросили. Отлучили и даже в известность не поставили, что отлучение состоялось! Я, правда, в той общине за три года, может, раза четыре появился, но они знали и телефон мой, и адрес, и то, что мне в соседней общине поручили вести субботнюю школу! Да плевать мне на их отлучение: меня тут же в другой общине приняли. Но сейчас я не про отлучение. Сначала было замечание, тоже безосновательное. Там главный, в отличие от меня… Ты знаешь, что женщины обожают мне свои секреты исповедовать?

В.: Это уж точно. На себе испытала.

П.: Так вот, этот пастор, тайная пассия которого мне кое-чего о нём рассказывала, пальцем в небо угадал мою жене неверность. Которой я, естественно, не изменял, но изменяла она мне. Да и развелась потом. Внимательно-внимательно так на меня посмотрел, пока не убедился, что увидел, — и начинает строить свою речь так: дескать, как вы относитесь к исполнению заповеди: «не прелюбодействуй»? Ну и так далее в том же духе. А я, между прочим, ни в одном браке не изменял.

В.: А пастор в городке, куда ты хочешь на лето меня отвезти, которого за воровство выгнали, наверное, тебя за вора считал?

П.: Пастор Жорик? Нет, с пастором Жориком мы практически не общались. Мы друг другу не понравились сразу. Как, впрочем, и членам его общины. А вот им пастор Жорик нравился. И если бы они не уличили его в торговле продуктами из гуманитарной помощи, которую он должен был раздавать бесплатно, он бы, верно, по церковной иерархической лестнице до сих пор вверх карабкался.

В.: Точно. Взять хотя бы его беспардонность. После того, как за руку схватили, уехать на другой конец страны и опять устроиться работать в Церковь! Пастором!