Страница 145 из 157
— А противоположную ситуацию вы не пробовали себе представить?
— Да мы другой ситуации просто никогда не видели в своей жизни, не забывайте об этом! Наша семья всегда существовала на уровне приличной бедности. От голода мы не умирали (если не считать блокадной зимы сорок первого — сорок второго), но проблема новых штанов была всегда практически неразрешима.
— Сегодня мы идем к тому же…
— Главное для нас — организовать экономику так, чтобы сотни тысяч людей перестали производить продукцию, никому не нужную. Я все время вспоминаю анекдот, помните, когда по улице идет человек и в поте лица копает ямы. А следом идет другой человек и в поте лица закапывает их. Оба работают, как волы, на износ. Но работа их лишена какого бы то ни было смысла, т. к. из этой цепи выпал третий человек, который должен в выкопанные ямы сажать деревья… И так во всем. Я уже не говорю об аппарате надзора, контроля, учета и т. д. У нас не бедное, а чудовищно нерационально устроенное общество.
<…>
— Марк Захаров поразил меня недавно тем, что привел такой пример: диктатура Пиночета за три года превратила Чили в страну рыночной экономики. Значит, наша интеллигенция уже задумывается о необходимости «твердой руки»?
— Вы так это поняли? Я его понял иначе. Мне кажется, он хотел сказать, что даже в условиях диктатуры (правда, умеренной) рыночная экономика способна обеспечить процветание общества.
— Может быть, наш сегодняшний страх перед диктатурой заставляет меня вздрагивать от таких примеров. По-моему, та же тема звучит и в вашей пьесе «Жиды города Питера», где вы предвосхитили эти настроения.
— Предвосхитить такого рода настроения ничего не стоит. Все люди моего поколения с апреля 85 года ждут поворота к диктатуре. Совершенно ясно, что такая мощная политическая структура, которая отлаживалась и совершенствовалась в течение 70 лет и стоит на трех китах: партаппарат, военно-промышленный комплекс и тайные службы, такая структура не может легко и просто отдать власть.
— Вы уверены в летальном исходе тоталитарной системы?
— Абсолютно уверен. Вот если бы вы меня в 84 году спросили об этом, я бы ответил: «Нет, эта власть — надолго, мы конца не увидим, дети тоже, вот, может быть, внуки… И даже когда эта система развалится, она развалится только от ударов извне. А внутри просто нет силы, которая способна ее свалить». Но оказалось, что внутри этой несокрушимой пирамиды живет-таки червячок, подтачивающий ее.
Сейчас я уже понимаю, что система была обречена изначально. Страна с таким экономическим, творческим и культурным потенциалом не могла остаться в закостенелом состоянии. Мы обязательно выйдем на магистраль исторического развития. Вопрос — когда?
— Я так давно не разговаривала с политическим оптимистом…
— Да все наши пессимисты — пессимисты на день. Они говорят: «Вот как завернут гайки! Как введут танки!» А я и не спорю. Но дальше-то что? Экономику это не поправит и угрозу голода не устранит.
В романе «Хищные вещи века» есть, конечно, свой вечный вопрос. Я уверен, что рано или поздно, пусть даже через поколения, но мы придем к высокому уровню благосостояния и вот… что будет дальше? Вопрос этот кажется сегодня таким неактуальным, но он никуда не делся. Духовная недостаточность не исчезает по мере достижения достаточности материальной.
<…>
В четвертом номере журнала «Филателия СССР» печатается интервью БНа Е. Обухову.
<…>
— Со сколькими филателистами встречаюсь — и всем задаю один и тот же вопрос: почему все-таки марки так прочно удерживают внимание собирателей?
— Эта тайна «велика есть». Видимо, существуют на то глубочайшие психологические причины. Разумеется, филателия — занятие небесполезное, благодаря ей я, например, хорошо знаю политическую географию. Точнее, знал в те времена, когда собирал марки по образцам (по одной от каждой страны). Мой сын тоже этим увлекся, помнится, — и стал географом. Случайно? Вряд ли. От коллекционирования он позже отошел, но знания-то у него остались.
Конечно, большинство ребятишек бросают собирать марки, и только процентов пять сохраняют им верность до седых волос. Это люди особенного типа, и среди них есть великие знатоки, перед которыми хочется снять шляпу. Как, впрочем, и перед любым настоящим знатоком. Конечно, смешно говорить о каком-то прикладном значении филателии и тем более вести споры — наука она или не наука. Но не будем забывать, что разнообразных человеческих занятий, подобно филателии, существующих только для самих себя и замкнутых в себе, довольно много. Например, литературная критика.
Для меня марки — это прежде всего отдых. Когда голова гудит от усталости, а нервы натянуты до предела, просто необходимо бывает уйти в этот своеобразный и тихий мир. Перебирать марки, компоновать страницы альбомов, искать разновидности, изучать штемпеля гашений… Потом встаешь из-за стола посвежевший, готовый к новым боям. Так что марки — это умственная зарядка (или разрядка, если угодно — думаю, оба понятия правомерны).
<…>
В четвертом номере «ЛГ-досье», приложения к «Литературной газете», публикуется предисловие к рассказу Мариана Ткачева, переводчика, друга АНа.
Чтение как чистую усладу души отвергаю. Часто и запоминаю прочитанное в «блоке» с ассоциациями и поворотами мысли. Рассказы Мариана Ткачева — именно такое будоражащее чтение. Волею случая став когда-то их первым читателем, считаю себя причастным к судьбе их. И думаю, друзья, вправе предварить публикацию эту обращенным к вам доверительным словом.
Прежде, в годы, изящно именуемые ныне «застойными», сатирическая фантастика почиталась чуть ли не прерогативой авторов зарубежных, чтоб было сразу ясно: это — «про них». Сегодня, когда на дворе у нас гласность и демократия, сатира вроде должна быть обласкана как никогда, ведь именно ей, согласно любимому мною М. Е. Салтыкову-Щедрину, положено провожать «в царство теней все отжившее».
Но нет, наше Прошлое — в котором столько мучительно пережито, многими отринуто, осмеяно, — наше Прошлое не торопится сойти в Аид. Цепкий перевертыш, жаждет оно стать Настоящим и обернуться Будущим. Доморощенные «зодчие коммунизма» рвутся перестроить восходящую спираль истории в замкнутый круг. Вот мы задаемся вопросом: тесно ли связана футурология с политикой? Какой политикой? Той — ирреальной, под знаком коей мы существуем, футурология как серьезная наука, воспользуюсь медицинским термином, противопоказана. Ей показаны заклинания, догмы, запреты.
Вариант логического (сиречь абсурдного!) итога этой ирреальной политики — отдаленный во времени, — как раз и представлен в рассказе «Всеобщий порыв смеха». Именно Смех (воспользуюсь нынешней нашей политической лексикой: смех — регламентированный, санкционированный, декретированный) — главная авторская материя; но мне, читателю, не до смеха. И я сокрушаюсь: Господи, отчего сатира наделена обличительной, а не исполнительной властью! Тут я, убежденный демократ, голосую за соединение властей.
Позвольте вернуться напоследок к нашему автору. Во всем, что он написал, меня особенно привлекает ирония. Впрочем, в Одессе, где Ткачев родился и вырос, ирония — черта всеобщая. Причина ль тому южное солнце, жгучее и лукавое? Винноцветное море? Или — длящееся который уже век здесь, на благодатном прибрежье, смешение разных кровей, наречий, нравов — реакция, рождающая самые острые, легковоспламенимые свойства человеческой натуры. Помнится, сам автор как-то в запальчивости утверждал, будто Вавилонскую башню строили поначалу в Одессе…
Нет-нет, я отношусь к иронии вполне серьезно. Когда-то даже, пытаясь дознаться, в чем суть этого феномена, заполнил целый блокнот выписками, «восходящими» к эллинской мудрости. Любимейшей моей дефиницией стала фраза непреклонного идеалиста и романтика Фридриха Шлегеля. «Она (ирония. — А. С.), — говорит высокоученый немец, — самая свободная из всех вольностей, ибо благодаря ей можно возвыситься над самим собой, и в то же время самая закономерная, ибо она, безусловно, необходима».