Страница 15 из 40
- То-то, - подхватила Наденька, - что когда железные части такого корабля отрывались от него, существенные составные его части, как-то бревна и доски, лишались взаимной связи, распадались, и бедные пассажиры судна погибали в волнах. Молодежь, стремящаяся на всех парусах в Париж, лишается там своих гвоздей и распадается в ничто. Недаром гласит немецкая поговорка: "Nach Paris gehen Narren, davon - kommen Gecken" [В Париж едут дураки, оттуда - лягушки (нем.)].
Правовед усмехнулся, подбросил себе в глаз стеклышко (в чем достиг настоящей виртуозности) и свысока посмотрел на собеседницу.
- С ваших, m-lle, хорошеньких губ как-то странно слышать столь резкий приговор. Верно, Добролюбова начитались?
- Не скрываю, начиталась.
- Кстати, как вы смотрите на танцы? Добролюбов по своей неуклюжести, не танцевал, - поклонники его ненавидят танцы.
- Видите, m-r Куницын, я люблю побесноваться, покружиться; как-то особенно весело, точно улетаешь куда-то; но все-таки танцы - ребячество, глупость. Лиза тоже не танцует.
Куницын расхохотался.
- Потому и глупость, что m-lle Lise не танцует? Она для вас авторитет? В настоящее время, m-lle, авторитеты - нуль, всяки имеет обо всем свое собственное мнение.
- Да и я же высказываю свое собственное мнение! Ну, сами посудите: в огромный, празднично освещенный зал сходится в пух и прах разряженная толпа - для чего, спрашивается? Чтобы попрыгать, как марионетки, под такт музыки! Неужели это не глупо?
- А, нет, m-lle, в некоторых отношениях бальная музыка решительно незаменима. Она заглушает задушевный разговор, так что изливайся перед любимым существом сколько угодно - никто не услышит. Потом она дает случая обнять это любимое существо, прижать от глубины души к сердцу, что во всяком другом случае было бы преступлением.
- Все это вздор! - перебила Наденька. - Вы говорите про любимое существо, а любовь - нелепость!
- Вот как! А не обожали ли вы сами в гимназии кого-нибудь из учителей?
- Были у нас глупенькие, которые обожали. Я слишком умненькая для того.
- Погодите немножко, придет и ваша пора, будете сами глупенькой.
- А вы уже глупенький?
- К вашим услугам.
- То-то я заметила, - Наденька засмеялась.
- Смейтесь, смейтесь! Вспомяните мое слово: не успеете оглянуться, как окажетесь глупенькой.
- Перестаньте вздор нести, - серьезно заметила гимназистка. - В сентиментальный период романтиков любовь действительно была в моде; нынче она брошена, как шляпка старого фасона.
- Так-с. И всякая привязанность вздор?
- Привязанность? Нет, разумная - не вздор. Разумная привязанность рождается вследствие долгого знакомства с предметом нашей привязанности, когда мы успели вполне убедиться в душевных достоинствах его. Любовь же, в том смысле, как вы ее понимаете, - в смысле влюбленности, безотчетного, глупого влечения, - разлетается, как дым, коль скоро любимое существо сойдет с пьедестала, на который вознесено нашей же фантазией, и разоблачится в свою обыденную, человеческую форму.
- Прошу извинения за откровенность, - сказал, - смеясь, Куницын, - но слова ваши так и отзываются риторикой. Верно, цитируете Добролюбова?
- С чего вы взяли, что у меня нет собственных убеждений? Впрочем, если не у Добролюбова, то у Белинского, учителя его в деле критики, действительно есть нечто подобное: кажется, в восьмом томе, где он разбирает Пушкина.
- Ха, ха, ха!
- Чему обрадовались? Белинский, кажется, уважительный авторитет?
- Я только что говорил вам, что не признаю авторитетов. Впрочем, смеялся я не тому. Меня забавляет, что вы запомнили так хорошо и том, и статью.
- Не диво вспомнить, когда в восьмом томе всего две статьи.
- Что же говорит о привязанности ваш Белинский?
- Он не отвергает ее, однако считает ее возможною только в случае взаимности. Любят вас (разумеется, чувством привязанности, а не влюбленности) - и это до такой степени льстит вашему самолюбию, что вы начинаете сами благоволить к любящему, пока не полюбите его так же нежно, как он вас. Станет он пренебрегать вами - и вы, как окаченные холодною водою, остываете мгновенно. Привязанность без взаимности и верность до гроба могут быть допущены только как натяжка воли или - расстройство мозга!
- Сами вы себе противоречите, сударыня: только что говорили, что любовь не в моде, а теперь допускаете ее в случае взаимности. Ведь Белинский говорит же о любви между мужчиной и женщиной, а не между лицами одного пола?
- Н, да... Наденька замялась.
- А все виноват синьор Белинский! Я вот хоть сознаюсь откровенно, что не могу одолеть его: больно фразист и учен; вы же цитируете его, да сами сбиваетесь на нем.
Наденька покачала головой.
- Вы не понимаете меня... вы слишком молоды. Куницын сострадательно усмехнулся.
- Ну, а вы-то совсем еще ребенок.
- Извините! Мне скоро шестнадцать, а девицы развиваются несравненно ранее мужчин. Вам сколько?
- Двадцать первый.
- То есть двадцать. Девушка в шестнадцать лет считается уже взрослой, а мужчина в двадцать все еще недоросль.
- Не хочу спорить, - с достоинством произнес правовед, - пусть за меня говорят факты: в чем, спрашивается, заключается развитость шестнадцатилетней девицы, чем превосходит она нас: телесным или умственным развитием? Девица в шестнадцать лет еще большая невежда в науках, чем мальчик того же возраста, потому что начинает уже выезжать на балы, тогда как мальчик еще продолжает учиться; следовательно, развитость ее только телесная. Что ж! Собаки взрослы уже на восьмом месяце. Я, положим, еще недоросль, а между тем окончил уже курс в училище правоведения, а между тем уже имею девятый класс!
- Что это: девятый класс?
- Это значит: титулярный. Даже кандидаты университета получают только десятый!
- Да так и следует, - сказала Наденька, - они знают несравненно больше вас.
- Да нет, вы, кажется, не так понимаете: девятый класс выше десятого.
- Как так выше?
- Конечно, выше. Самый высший - первый класс, затем второй и т.д., четырнадцатый или китайский император - низшая степень.
- Как же я этого не сообразила! - насмешливо заметила Наденька. - Станут студентам давать ту же степень, как правоведам! Помните, у Добролюбова:
Правый брег горист, а левый брег низмен, Так и все на Руси - что выше правее бывает.
В университет поступает народ неимущий, низкий, парии, народ печеный из грубого, ржаного теста. Ржаной хлеб, пожалуй, и сытнее, и здоровее кондитерских пирожков, но цена пирожкам всегда выше.
- Оттого выше, что они идут на стол образованного сословия, тогда как ржаной хлеб годен для одних мужиков.
- Неправда. И я люблю ржаной хлеб - с жарким, с супом. Посмотрела бы я, как бы вы сами стали заедать эти блюда сладким пирожком!
- Но под конец обеда, в виде десерта, всегда же приятно что-нибудь сладенькое, например, безе, или нет?
- Что касается специально меня, то я охотница до безе, но вкус у меня еще неразвит. Спросите-ка людей бывалых, испробовавших всего в жизни - они пренебрегают пирожным, и верно недаром.
- Пренебрегают кондитерским безе, потому что вкушали уже безе более сладостное - с прелестных уст. Вы пока знаете только безе первого рода, но сделайтесь глупенькой, то есть полюбите, и найдете вкус и в безе второго рода.
- Вы, m-r Куницын, как я вижу, большой эгоист: сами из породы безе, так и расхваливаете свою братью... Вам бы только пирожных, да поцелуев, да романчиков: как есть сахарные - того и гляди, развалитесь.
- Вы, m-lle, кажется, думаете, что я не беру в руки серьезных книг? - с важностью заметил Куницын. - Напротив: я прочел всего Молешота, всего Фейербаха, Прудона... Знаете, главный принцип Прудона: "Le vol c'est la propriete"...
- Что, что такое? Воровство - имущество?
- Да, имущество всякого... то есть всякому предоставляется воровать сколько угодно, не попадись только.