Золотой лис

Лукаш, еще не совсем проснувшийся, присмотрелся к ней чуть-чуть растерянным взглядом, словно не вполне уверенный, что перед ним в самом деле — Эмилька.

— Я пришла, — повторила она. — Но должна сейчас же уходить.

Лукаш понемногу приходил в себя.

— Куда?

— Домой. Мама позволила только на час.

Лукаш в этот момент очень боялся, как бы не зевнуть; он минуту боролся с одолевавшей его потребностью скинуть остаток дремоты, но в конце концов не выдержал и зевнул так, что слезы выступили у него на глазах. Эмилька посмотрела на своего приятеля довольно критически.

— Тайна есть? — спросила она.

Лукаш, окончательно очнувшийся, кивнул головой.

— Где же?

— Тут.

Эмилька важно осмотрелась по сторонам в знакомой обстановке.

— Выдумываешь. Здесь нет никакой тайны.

— Погоди, — возразил Лукаш, — сейчас увидишь. Я только опущу занавеску.

В комнате стало совсем темно.

— Зажги, — сказала Эмилька.

— Не надо. Нужно, чтоб впотьмах.

Но Эмилька запротестовала.

— Зачем? Лучше зажги.

— Боишься?

— Нет, но зажги, Лукаш!

— Чего ты кричишь?

— Зажги.

— Говорю тебе, нужно, чтоб темно.

Голос Эмильки чуть задрожал.

— Где ты?

— Здесь, — послышался в потемках ответ тут же рядом.

— Зажги…

— Не бойся. Дай руку. Ну, давай… Идем.

— Да я ничего не вижу.

— Идем, сразу увидишь.

И он потащил ее, слегка упирающуюся, к шкафу. Там, как заранее можно было предвидеть, во всей своей красе, во всем великолепии полыхала золотая заря.

— Видишь? — прошептал он.

— Ничего я не вижу, — ответила она плаксиво. — Зажги свет.

Лукаш начал нервничать.

— Не кричи… Глупая, ну как же можно не видеть? Если погасишь свет, можно что хочешь увидеть. Полезай внутрь — и увидишь. Лезь, говорю, не глупи… Эмилька!

И он стал насильно толкать ее в шкаф.

— Пусти! — закричала она. — Мама!

Тогда Лукаш, совсем выведенный из равновесия, схватил ее за талию, несмотря на отчаянное сопротивление, втолкнул внутрь, быстро захлопнул дверцы и повернул ключ.

— Видишь? — спросил он.

Но вместо ожидаемого ответа из шкафа послышался несколько приглушенный, но тем не менее ужасно громкий рев Эмильки. Она безумно заметалась в тесном пространстве, принялась колотить кулачками в дверцы.

— Пу-у-у-сти! — взывала она не своим голосом. — Пу-у-сти!

Лукаш совсем потерял голову, просто не знал, что делать. Убежать? Спрятаться куда-нибудь? Или, может, открыть дверцы? Зажечь свет? Сам не свой, он кинулся вперед, наткнулся впотьмах на стол, метнулся в сторону, но опрокинул стул, который упал со страшным шумом. Тут в комнату прибежала мать.

Она, конечно, сразу поняла, что случилось. Но когда она вывела кричащую и плачущую Эмильку из шкафа, девочка разревелась еще пуще, и не было никакой возможности ее успокоить, она отталкивала мать Лукаша и дрожала, вся бледная, чуть не синяя, отчаянно крича:

— Домой, хочу домой!

Лукаш, скромно отойдя в сторонку, хмуро глядел на эту сцену… «Зачем такой крик? — недовольно думал он. — Ведь ничего не произошло… Глупая!»

В конце концов мать, видя, что на Эмильку не действуют никакие уговоры, увела ее к себе. Лукаш вздохнул с облегчением. Первым делом он запер шкаф, потом стал прислушиваться. Долго еще из глубины квартиры долетали плач и крики Эмильки, но, видимо, мать нашла все же какой-то способ ее успокоить, так как все наконец утихло и через некоторое время в передней послышались два голоса: голос матери и, уже совершенно спокойный, деловой, голос Эмильки.

Для Лукаша не было сомнения, что после этого ему не миновать долгого разговора с матерью, и он был уверен: как только Эмилька уйдет, его сейчас же позовут. Он даже подумал было, не сделать ли вид, будто не слышит. Однако мать, по-видимому, учла эту возможность, так как сперва открыла дверь в коридор и только тогда позвала, — правда, совсем негромко, но зато весьма выразительно. К сожалению, такого зова нельзя было не услышать. Лукаш шепнул в сторону лиса:

— Ничего не бойся!

И пошел.

Мать сидела у себя за письменным столиком. Как только Лукаш вошел, она спросила:

— Лукаш, скажи мне, пожалуйста, что все это значит?

Не зная хорошенько, куда девать глаза, Лукаш стал искать для них какой-нибудь спасительной опоры. Сверх ожиданий он быстро нашел ее в своей разорванной подошве.

— Зачем ты запер Эмильку в шкафу? Что это за игра?

— Это не игра, — пробормотал он.

— Так в чем же дело?

— Потому что она глупая.

— А ты? По-твоему, это умно — запереть кого-нибудь в шкафу? Что ты сказал бы, если б тебя так заперли?

Лукаш пожал плечами.

— Я могу.

— Что ты можешь?

— Да в шкафу.

— Что ж, если тебе нравится, чтоб тебя запирали в шкаф, это твое дело. Но Эмилька, кажется, вовсе не просила, чтоб ее запирали.

— Потому что она глупая.

Мать некоторое время молча смотрела на него.

— Подойди поближе, Лукаш.

Он подошел без особой готовности.

— Что тебя так интересует в твоей туфле?

— Там дырка, — объяснил он.

Он поднял глаза на мать.

— Скажи мне, Лукаш. — Она притянула его к себе. — Эмилька говорит, что ты хотел показать ей какую-то тайну. Что это за тайна? Ты можешь мне сказать?

— Могу, — прошептал он.

— Ну?

— Потому что, понимаешь…

— Так.

— Ко мне пришел…

— Кто?

— Золотой лис… — еле слышно промолвил он.

И, боясь уловить на лице матери оттенок недоверия, снова стал искать глазами дыру в туфле. Но в голосе матери он не услышал никакой подозрительности.

— И где же он?

— У меня.

— Где это — у тебя?

— В шкафу.

Минуту царила тишина. Наконец он рискнул взглянуть на мать.

— Ты не веришь?

— Почему ж мне не верить? Ведь ты же не врешь? Правда?

— Ах нет! Он в самом деле пришел. Золотой.

— И ты хотел показать его Эмильке?

— Да. А она, глупая, ничего не видит.

— Погоди, Лукаш, — возразила мать, — постой; разве это хорошо — заставлять кого-нибудь насильно видеть золотого лиса?

— Потому что я хотел, чтоб она увидала.

— Но она все равно не увидала. Ты только напугал ее, а лису могло быть неприятно, что ты таким дурным способом его показываешь.

— Ты думаешь? — встревожился Лукаш. — Я перед ним извинюсь.

— А перед Эмилькой?

Минуту он боролся с собой, наконец решил:

— И перед Эмилькой тоже… А ты хочешь видеть золотого лиса? Пойдешь смотреть? Нет?

— Я не говорю, что не хочу. — Она погладила его по голове. — Но подумай, Лукаш, ведь лис пришел к тебе…

— И к тебе тоже.

— Допустим. Но это твой гость, и ты должен следить за тем, чтобы ему было у тебя хорошо.

— Ему очень хорошо, — заявил Лукаш.

— Ты в этом уверен? Ты думаешь, ему приятно, чтоб на него все время кто-нибудь смотрел?

— Совсем не все время. А ты можешь?

— Конечно, могу. Но условимся, что сегодня мы оставим его в покое, хорошо?

— А завтра придешь посмотреть? Ты в темноте увидишь…

— Об этом завтра поговорим…

К несчастью, на другой день и в ближайшие дни все так неудачно складывалось, что мать не могла посмотреть золотого лиса. То ее днем не было дома, то ей было некогда, то — опять оказия — нанести официальный визит лису не позволяло присутствие Гжеся. Впрочем, Лукаш не возобновлял своей просьбы; только два раза: один раз — вернувшись из детского сада, и другой — за ужином, — он пытался взглядом напомнить матери ее обещание, но в обоих случаях вынес впечатление, что мать не хочет понять его намеки. В общем, все домашние, включая и Эльзу, держались так, словно хорошо знали о присутствии золотого лиса, но не хотели говорить на эту тему. И что самое удивительное, даже Гжесь с того вечера, как Лукаш открыл матери свою тайну, изменился до неузнаваемости и ни разу не возвращался к этому вопросу. Точно так же и Эмилька, когда Лукаш на следующее утро объяснил ей, что имел добрые намерения и не хотел ее пугать, ответила, выпятив нижнюю губу: