Золотой лис

Ежи Анджеевский.

Золотой лис

Лис появился совершенно неожиданно одним октябрьским вечером, когда, кроме Лукаша, дома никого не было. Отца как раз вызвали по какому-то срочному делу, у матери была учительская конференция в школе, а Гжесь ушел с товарищами в кино, на восьмичасовой сеанс.

Лукаш был уже в постели, и, хотя дремота понемножку овладевала им, ему было жалко уснуть, так как на дворе шел проливной дождь и в тишине комнаты приятно было прислушиваться к тому, как за окнами, на мариенштатском откосе, в темноте, озаряемой колеблющимися огнями фонарей, льет как из ведра, шумят деревья и свищет ветер.

Только Лукаш хотел завести на сон грядущий тихую, журчащую беседу с близким ветром, как вдруг скрипнула дверь из коридора, и в комнату вошел лис. Лукаш сразу забыл о сне, но не пошевелился, даже дыхание затаил, чтоб не вспугнуть неожиданного гостя. Впрочем, лис вовсе не производил впечатления преследуемого или испуганного. Напротив, он держался совершенно непринужденно. Сначала остановился у двери, быстро огляделся по сторонам, сверкнув глазами, и было ясно видно, как он слегка приподнял острую мордочку, словно желая ознакомиться с запахами нового помещения, потом все так же тихонько, но очень смело вышел, бесшумно переставляя лапки, на середину комнаты.

Несмотря на царивший мрак, Лукаш сразу заметил, что вечерний гость необычайно красив. Лис был очень крупный, но в то же время легкий и гибкий, великолепно сложенный, с глазами, поблескивающими в потемках, как два горящих уголька, с большим пушистым хвостом и — что всего поразительней — весь золотой какой-то необычайной золотистостью, мягкой и шелковой, распространяющей во мраке изумительное сияние.

Несмотря на свои пять лет, Лукаш был мальчик сообразительный и в этот момент меньше всего хотел выдавать свой восторг. Однако произошло то, чего он не желал: вдруг в тишине очень внятно прозвучало короткое —«Ах!».

Услышав свой голос, Лукаш оцепенел от ужаса. «Конец!»— в отчаянье подумал он. И, не желая видеть, как лис убежит, зажмурился, для верности закрыв глаза руками. В то же время он мысленно шептал: «Ах, лис, мой дорогой, ненаглядный лис, не убегай, пожалуйста, останься со мной, — хорошо? А я обещаю очень, очень тебя любить и думать обо всем, что тебе нужно, быть во всем твоим помощником, — только, пожалуйста, не уходи…»

Ни малейший шорох не нарушал тишину, и Лукаш, крепко прижимая веки кулачками, слышал только учащенное биение своего сердца. Когда он наконец отважился открыть глаза, то не сразу поверил своему счастью: лис не убежал, а по-прежнему стоял посреди комнаты, в точности на том самом месте, где был перед его возгласом. Он только повернул теперь голову к Лукашу, благодаря чему оба глаза его казались еще более крупными, огненными и блестящими.

Лукаш не выдержал, сел на кровати.

— Ах, лис! — прошептал он.

Вдруг лис дружески кивнул головой, явственно улыбнувшись при этом Лукашу, потом, колыхая пушистым золотым хвостом, направился к стоящему в глубине комнаты шкафу. Там, встав на задние лапы, отворил дверцу и бесшумно забрался внутрь. На секунду золотистое зарево вспыхнуло внутри шкафа, потом дверцы закрылись — так же беззвучно, как только что раскрылись, и в комнате снова стало темно.

Лукаш не очень ясно представлял себе, сколько времени лежал он без сна в этот вечер, прислушиваясь к все еще слишком торопливому тиканью своего сердца. Во всяком случае, с появления лиса прошло порядочно времени, так как Лукаш еще не спал, когда в комнату вошел Гжесь, по своему обыкновению громко стуча лыжными ботинками.

Включив верхний свет, Гжесь сразу заметил, что Лукаш не спит.

— Ты не спишь? — спросил он. — Почему? Уже одиннадцатый час.

Лукаш инстинктивно почувствовал, что в данный момент не следует устремлять глаза ни на какие внешние предметы. Как знать, не выдаст ли он тотчас же своим взглядом присутствие лиса? И он поспешно закрыл их.

— Я сплю, — пробормотал он.

Гжесь сел на кровать и принялся расшнуровывать ботинки.

— Как это ты спишь? — рассердился он. — Я же вижу, что не спишь… И еще врешь вдобавок.

В другое время Лукаш, задетый таким образом за живое, тут же предпринял бы против брата действия оборонительно-наступательного характера. Но так как все такого рода операции, безусловно, требуют открытых глаз, он не принял боя, сделав вид, будто сказанное не имеет к нему никакого касательства.

И быть может, Гжесь, занятый развязыванием шнурков, сам прекратил бы допрос, если бы в коридоре, со стороны ванной, не послышались шаги матери.

— Мама! — тотчас позвал Гжесь.

Мать, конечно, заглянула в комнату. Она была еще в пальто, — наверно, только что вернулась.

— Что случилось? — спросила она. — Чего ты кричишь?

— Лукаш не спит, — объяснил Гжесь.

Когда мать подошла к постели Лукаша, Гжесь, уже разутый, тоже оказался возле.

— У него, должно быть, жар, — сказал он. — Видишь, какие красные уши.

Мать внимательно посмотрела на Лукаша, потрогала руками его лоб.

— Горячий? — спросил Гжесь, стягивая через голову свитер.

Мать не нашла, чтоб у Лукаша лоб был теплей обычного.

— Но уши красные, — сказал Гжесь.

Мать, наклонившись над Лукашем, поправила сбившееся одеяло.

— У тебя ничего не болит, сынок?

Лукаш покачал головой.

— А почему не спишь?

— Я сплю, — сонно пробормотал он.

— Врет! — объявил Гжесь, снимая штаны. — Когда я вошел в комнату, у него сна — ни в одном глазу. И уши красные.

Мать еще раз склонилась над Лукашем, поцеловала его в лоб.

— Спи, сынок, поздно уже.

Потом повернулась к Гжесю.

— Погаси верхний свет, Гжесь, Лукаш сразу заснет.

Но в этот момент она, видимо, что-то заметила, так как Лукаш услышал ее короткое и полное упрека восклицание:

— Гжесь!

Он навострил уши.

— Сколько раз я тебе говорила, — продолжала она, — чтобы ты не раскидывал своих вещей по всем углам?

— Я раскидываю? — удивился Гжесь.

— А то кто же?

— Я и не думал раскидывать.

— Посмотри, на что комната похожа.

Лукаш тихонько повернулся на бок, лицом к комнате, и, чувствуя, что перестал быть в центре внимания, осторожно открыл глаза. Гжесь в коротенькой рубашке и плавках стоял возле стола. Тощие ноги двенадцатилетнего подростка и взгляд, выражающий растерянность и удивление, показались Лукашу презабавными. «Получай за красные уши», — с удовлетворением подумал Лукаш. И тотчас убедился, что отдельные части гардероба Гжеся действительно разбрелись по местам, не вполне соответствующим: один башмак — под кроватью, другой — посреди комнаты, свитер — на столе, а штаны, небрежно кинутые на стул, видимо, сами слезли на пол.

Между тем Гжесь вдумчиво оценивал создавшееся положение.

— Ты видишь? — настаивала мать.

Он тяжело вздохнул.

— Да это только пока.

— То есть как пока?

— Я как раз хотел собрать.

— А башмаки?

Гжесь посмотрел искоса на грязные ботинки.

— Сейчас возьму.

— Их надо бы почистить. Как по-твоему?

И, не дожидаясь его ответа, она зажгла ночник у постели, а потом погасила верхний свет.

— Не валандайся, Гжесь, — сказала она, выходя. — А то завтра опять не проснешься… И не забудь умыться.

— А в чем же мне спать? — спохватился Гжесь.

— То есть как в чем?

— Ведь ты взяла пижаму в стирку.

Мать соболезнующе покачала головой.

— И ты не знаешь, что в шкафу есть другая, чистая?

Тут у Лукаша страшно забилось сердце. Шкаф! Как мог он забыть о том, что в шкафу — не только его вещи, но и Гжеся. Что же теперь будет? Что произойдет, если Гжесь увидит спрятавшегося лиса? Он, конечно, подымет крик, лис испугается и убежит. Может, предупредить? Но кого? Лукаша взяло сомнение. Кого предупредить: Гжеся или лиса? Кому довериться?

Между тем Гжесь, видимо, принял материнское замечание близко к сердцу, так как, тщательно сложив одежду и постелив постель на ночь, отправился с ботинками в ванную и пропал там. В конце концов Лукаша долгое отсутствие брата начало страшно тревожить. «Что он там делает? Ведь не моет же уши…» Однако он не решался встать с постели и принять какие-нибудь меры. Лежал неподвижно, прижавшись щекой к подушке, но тревога его росла, и он чувствовал, что уши у него не только не хотят остыть, но все сильнее горят, пылают.