Люди грозных лет

— Вот два дня как чуть потише стало. Что-то примолкли немцы, а то просто житья не было. Чуть рассвет — сразу минометный огонь, и прямо, сволочи, по нашей линии связи метят. Порвут связь, а потом давай гранатами швырять. Они же вверху, а мы внизу. Вот и бросают прямо в траншею.

Слушая Карцева, Федотов дивился его бесстрастности. О тяжелых, почти невыносимых условиях, в которых оказались защитники плацдарма, он говорил как о совсем обычной жизни, ничем не отличимой даже от жизни в тылу. Видимо, он настолько привык к постоянной опасности, что не считал необычным и то, что его батальон половину суток бывал отрезан от главных сил, и то, что противник, находясь от него всего в полусотне метров, сидел на горе и мог, ничем не рискуя, забрасывать его гранатами. Такое бесстрастие Федотов часто замечал у людей, которые, долго пробыв в трудных условиях, не то чтобы привыкали к этим условиям, а просто вживались в них и теряли и чувство собственного самосохранения и чувство опасности. Это было не страшно, когда такой человек отвечал только за себя. А вот когда он командовал людьми, это угрожало тяжелыми последствиями, ибо такой человек терял главное качество командира — заботу о сохранении жизни своих подчиненных. Таких людей Федотов всегда стремился по возможности заменить или дать им отдохнуть, прийти в себя, оправиться от потрясения и восстановить нормальные ощущения и понятия о жизни. Изучая Карцева, Федотов почти пришел к убеждению, что и с ним нужно поступить так же.

Еще не наступил рассвет, как где-то невдалеке глухо ахнул залп артиллерии и через несколько томительных секунд оглушающие взрывы потрясли землю.

— Рано проснулись, — равнодушно проговорил Карцев, — видать, как в субботу, на измор хотят взять, старшин с завтраком не допустить. Изучили, сволочи, когда мы питание подносим.

Залпы непрерывно следовали один за другим, и вслед за ними так же равномерно и методично, то ближе, то дальше, гудели теперь уже почти сплошные взрывы.

— Товарищ генерал, — вновь неторопливо и спокойно заговорил Карцев, — вы посидите здесь, а я пойду взгляну, что там в траншее делается.

— Сиди здесь, — грубо прервал его Аленичев, — я пойду! По очереди будем, денек, видать, похлестче субботнего выдался.

Даже не взглянув на Федотова, Аленичев нахлобучил каску и задом вылез из землянки.

— Всегда переживает, — кивнув головой в сторону выхода, сказал Карцев, — а что переживать: обычное дело — постреляют, постреляют и перестанут. Ну, может, еще гранатами пошвыряют, снайпера пощелкают, а потом утихомирятся… Нет, видать, не утихомирятся, — помолчав, прошептал он и настороженно прислушался, — уже пулеметы застучали.

И лицо, и голос, и весь облик Карцева мгновенно переменились. Словно переродясь, он весь был напряжен и сосредоточен.

— Разрешите, товарищ генерал, пойду, — стремительно и отрывисто выговорил он, — как бы они в атаку не бросились. А вы не ходите, — умоляюще добавил он, — мы там и одни справимся.

Так же как и Аленичев, он надел каску и выскочил из землянки. Федотов поспешно вышел вслед за ним.

Над землей едва брезжил рассвет, на дне траншеи мрачно отблескивала черная вода. Подойдя к выходу из траншеи, Федотов всмотрелся в пойму реки, куда били артиллерия и минометы противника. Ровная, кое-где убеленная изморозью долина широкой полосой тянулась перед грядой высот и холмов, где проходил передний край главной полосы нашей обороны. Даже в неровном свете раннего утра там были хорошо видны невысокие колья и перепутанная паутина проволочных заграждений. За ними, то теряясь из виду, то вновь отчетливо темнея, вырисовывалась изломанная линия первой траншеи. Там, в этой траншее, находились наши главные силы. Они сейчас казались Федотову так близки, что он не зрением, а сознанием различал фигуры бойцов, прильнувших к своим автоматам, винтовкам, пулеметам и с трепетом смотревших на своих товарищей за поймой замерзшего ручья, которых отрезала от них широкая полоса взрывов вражеских снарядов и мин. Да, немцы своим огнем явно отрезали гарнизон плацдарма от главных сил обороны. Теперь это Федотов понимал с неопровержимой отчетливостью. А если отрезают, то, значит, будут атаковывать одинокий батальон Карцева. От этой мысли стало жарко. Федотов распахнул шинель и обернулся к стоявшему позади Аленичеву.

— Откуда можно видеть противника?

— Вот здесь основной НП комбата, — ответил Аленичев, показывая на темное углубление в траншее.

Федотов, войдя в это углубление, в первый момент ничего не увидел. Справа, слева и впереди были земляные стены, а сверху прикрывал все бревенчатый накат. Только пройдя поворот, он с трудом различил совсем маленькое, величиной с блюдце, круглое оконце.

— Это и есть НП, — сказал Аленичев, — по-другому нельзя, в траншею все время гранаты летят, а по брустверу ведут огонь снайперы и пулеметы. Вот и мы хитрим. Таких НП у Карцева четыре и по два у командиров рот. Так же и пулеметы укрыты.

Взглянув в оконце, Федотов невольно замер. Прямо перед ним, всего в полусотне метров, возвышался широкий холм, сплошь изрытый траншеями и окопами. В разных местах из траншеи, почти безбоязненно, выглядывали люди в ядовито-зеленых немецких касках. За всю войну Федотов еще ни разу не видел вражеских солдат так близко и так отчетливо. Он, не отрываясь, смотрел на ясно различимые лица и даже не верил, что это были фашистские солдаты.

Федотов хотел приказать немедленно открыть огонь по вражеской траншее и не успел. Там, где выглядывали из земли зеленые каски, в наступившей после оглушающих взрывов тишине раздался едва слышный крик, и в разных местах почти до пояса вынырнуло десятка полтора людей в зеленом.

«Атака!» — мысленно ахнул Федотов, а люди в зеленом, почти одновременно взмахнув руками, тут же исчезли за черной насыпью бруствера.

«Гранаты», — поймав взглядом мелькнувшие в воздухе черные точки, догадался Федотов и инстинктивно попятился назад. Не успели еще утихнуть взрывы первых гранат, как из земли вновь вынырнули, взмахнули руками и скрылись зеленые фигуры.

— Огонь, открывайте огонь! — крикнул Федотов. Голос его потонул в треске взрывов над самой головой. И в третий раз появились было зеленые фигуры, но где-то справа от Федотова глухо застучал пулемет, и фигуры, не успев взмахнуть руками, исчезли.

— Комбата убили! — прокричал кто-то позади Федотова.

Карцева Федотов нашел в той самой землянке, где сидели они ночью. Он лежал на разостланной шинели головой к выходу, и над ним склонилась тоненькая девушка в телогрейке.

— Жив? — обрадованно спросил Федотов.

— Жив, товарищ генерал, — бодро ответил сам Карцев, — кажется, здорово царапнуло, но жив. Хотел их очередью пулеметной угостить, да не успел.

— Зачем вы рискуете так, к чему это? — наклоняясь над Карцевым, сказал Федотов.

— Как же иначе, товарищ генерал? — со злостью ответил Карцев. — Они нам житья не дают, а мы что же, молча терпеть должны. Нет уж, ни в чем не уступим! Бить их, беспощадно бить, всем, чем можно!..

«А я его равнодушным человеком посчитал, — глядя на спокойное лицо Карцева, подумал Федотов. — Разве это равнодушие? Это как раз то, что движет нашими лучшими людьми, — ненависть к врагу, к тем, кто пришел на нашу землю».

Ему вдруг захотелось погладить темную руку майора, но он сдержался, словно стыдясь нежности в этих суровых условиях войны. Пожелав Карцеву скорейшего выздоровления, он вышел из землянки. На полчаса немцы притихли; однако как только с той стороны, где находились главные силы, связисты попытались пробраться к перебитому проводу, из немецких окопов одновременно брызнули огнем три пулемета и методично захлопали минометы, покрывая лощину позади плацдарма стелющимся дымом. Так продолжалось весь день. Несколько раз немцы забрасывали в траншею гранаты. Советских воинов спасала только хитрость и ловкость. Все они сидели в глубоких норах и таких, как наблюдательный пункт, закрытых сверху нишах, откуда в сторону противника через крохотный глазок настороженно смотрели спрятанные пулеметы. Однако и этих предосторожностей оказалось мало. Во второй гранатный налет было ранено четверо солдат, а при третьем налете погиб не успевший скрыться в норе старший сержант.