Люди грозных лет

А когда Сергей вернулся домой, увидел, что и заседание правления колхоза не прошло даром. Все село говорило уже о новом озере и о строительстве плотины.

С этого дня жизнь Сергея круто изменилась. Всей силой своей вдохновенной натуры отдался он осуществлению мечты о создании озера. То ли так кипуч был напор Сергея, то ли в самом деле озеро было насущной необходимостью, скоро вокруг Сергея сплотился целый круг его сторонников и энтузиастов. Вначале это были комсомольцы и пионеры-школьники, потом присоединились к ним и взрослые. В стороне оставались только пожилые женщины. Всю осень и зиму Сергей с двумя техниками из района планировал устройство плотины, вычерчивал схемы, где у голубой, раскинувшейся почти на четыре километра глади темнели прямоугольники будущей птицефермы, куртины огородов, расстилались зеленые просторы заливных лугов. А весной, едва спала полая вода и подсохла земля, в лощине у Дубков между крутыми и узкими берегами закипела работа. Но… грянула война, и Сергей ушел на фронт. Когда осенью без ноги и с пробитым легким он вернулся из госпиталя, на месте плотины темнела глубокая траншея и сиротливо белели груды подвезенного камня. В половодье траншею затянуло илом, камни почернели, и Сергей всегда объезжал стороной это место, где так и не смогла осуществиться его мечта. А в душе его все еще тлела надежда, и в моменты душевной расслабленности он в мечтах об озере неизменно находил успокоение.

Ранним утром, выгнав со двора корову, Елизавета Гвоздова увидела странное шествие. На дальней горе, от Гнилого леса, в еще блеклых лучах затуманенного белесыми облаками солнца волнистой лентой прямо на деревню двигалось что-то серое.

— Алеша, Алеша, — встревоженно закричала она мужу, — глянь-ка, что там, уж не армия ли наша отступает?

— Какая тебе армия, — недовольно пробурчал Гвоздов и тут же, оставив неоконченным завтрак, вышел на улицу.

— Вон смотри! Конечно, армия, — показывала Елизавета на гору, где уже совсем отчетливо виднелось трое конных и за ними строй пеших.

«И в самом деле наши отступают», — подумал Гвоздов и пошел в деревню.

У всех домов стояли женщины и тревожно смотрели на странное шествие. Забытые коровы и овцы разбрелись по улице. Пастух призывно хлопал кнутом, но скот никто не гнал, все жители деревни неотрывно смотрели на гору, где, как предвестник новых несчастий, лениво ползла воинская колонна. Самыми стройными и действительно военными были только ехавшие впереди три всадника, все же остальные — и реденькая, человек в сто, колонна пехоты и особенно длинный, скрывшийся в лесу хвост повозок — имели слишком мало общего с военным и напоминали скорее обоз беженцев. Но вдруг лениво шедшая пехота зашевелилась, выровнялась в стройные ряды, повозки приотстали, тоже выравниваясь, и в утренней тишине послышался звонкий, какой-то особенно радостный и хватающий за сердце голос:

Едва этот голос пропел так хорошо знакомые слова военной песни, как свежие, молодые и сильные голоса разом взвились, и песня всколыхнула застывших в тревожном ожидании колхозников.

Колонна неторопливо приближалась к деревне, лихо разнося задорную, с выкриками и присвистом, песню. Теперь уже хорошо были видны и запыленные лица и поблескивающее на солнце оружие. Особенно восхищали колхозников три всадника. Посредине на вороном коне, затянутый в ремни, ехал могучего сложения командир. Справа от него мерно покачивался из стороны в сторону плотный и осанистый командир ростом поменьше. И третий всадник хоть и был жидковат фигурой, но сидел на коне молодцевато, то и дело поправляя висевшую через плечо полевую сумку.

Спустившись под гору и проехав мост, всадник могучего сложения что-то скомандовал, и сразу же и пехота и повозки позади нее потекли в стороны, в овраг, в лощину, в кустарники на месте бывшего сада. Через несколько минут колонна словно растаяла, и только три всадника, о чем-то переговариваясь, стояли у моста.

— Ну что глазеете? — первым опомнился и закричал на пахарей Николай Платонович. — Войско пришло, ну и что же, не праздник же престольный. Выводи лошадей и марш на работу!

Николай Платонович и сам вначале с любопытством смотрел на военных, а потом вдруг увидел, как из кустарника, там, где остановились повозки, ездовые парами повели лошадей прямо через самый лучший заливной луг к дальнему колодцу, и негодование охватило председателя колхоза.

— Вытопчут, как есть начисто вытопчут, — бормотал он, еще не зная, что предпринять для спасения колхозного добра.

А ездовые все выводили и выводили лошадей из кустарника, направляясь к колодцу и широкой полосой вытаптывая почти всю луговину. У колодца скопилось уже штук двадцать лошадей; те ездовые, что подошли к колодцу первыми, напоив лошадей, пустили их пастись на сочную и густую траву. Потрава самого укосистого луга словно подхлестнула Николая Платоновича. Он не по возрасту стремительно побежал к командирам, все еще говорившим у моста и, не добегая до них, гневно закричал:

— Это что же такое вы делаете-то, а? Что за безобразие! Это кто же вам позволил такое?

Трое командиров обернулись к Бочарову, и тот, что был солиднее всех, неторопливо слез с лошади и, бросив подбежавшему солдату поводья, с начальнической строгостью спросил:

— Что шумишь, отец?

— Да кто вам позволил добро колхозное губить? — робея перед строгим командиром и не желая выдавать своей робости, не унимался Николай Платонович. — Мы этот луг как дите малое бережем, а вы топтать…

— Ничего, отец, ничего! На войне не такое бывает, — с усмешкой ответил командир, и эта кривая усмешка окончательно вывела Николая Платоновича из себя.

— На войне, на войне! — исступленно закричал он, размахивая руками. — Ты на войне воюй, а не в тылах безобразничай. Мы своих лошадей впроголодь держим, а они, извольте радоваться, подъехали — и как хозяева.

— Вот что, отец, — прикрикнул строгий командир, — шуметь мы сами умеем! И насчет войны не очень распространяйся, ты ее в глаза не видел, а мы… мы… — бурея крупным лицом, никак не мог он подобрать подходящего слова, — мы такое видели! Так что помалкивай лучше, а коней кормить нужно, и мы будем их кормить и тебя не спросим.

— Меня-то, может, и не спросишь, а вот колхозников спросишь. Тут тебе не старый режим. И командование тебя по головке не погладит. Враз сяду верхом, да в район.

— Хоть в область, — досадливо отмахнулся военный, — и можешь даже в правительство писать.

— Подождите, папаша, — слез с лошади второй военный, — а вы кто будете?

— Я председатель колхоза, Бочаров моя фамилия.

— Как, как? — переспросил сердитый командир. — Бочаров, говорите?

— Известно, Бочаров, а ежели полностью хотите, то Николай Платонович Бочаров, председатель колхоза «Дубки».

— Послушайте, товарищ Бочаров, — вдруг смягчившись, подступил к Николаю Платоновичу самый строгий, — а вы не знаете полковника Бочарова, Андрея Николаевича?

— Хм! Не знаю! — с достоинством ухмыльнулся Николай Платонович. — Сын родной, и вырос он в этой деревне, и жена его с мальчонком у меня проживают.

— Подождите, подождите, да что же вы, товарищ Бочаров, молчали-то? Мы же вашего сына знаем…

— А при чем тут сын? — польщенный заискивающим тоном командира, все еще сердито выкрикнул Бочаров. — Сын само собой, а дело само собой.

— Петро, — сказал майор курносому капитану, — а ну, быстро турни-ка наших разбойников с луга. Скажи, чтоб и травинки не трогали. Головы поснимаю, если что! Вы простите, пожалуйста, — вновь обернулся он к Николаю Платоновичу, — будем знакомы. Чернояров, Михаил Михайлович. Мы с вашим сыном в таком бою побывали!..

— А где он теперь, Андрей-то? Живой он, не раненый? — забыв про ссору и про измятый луг, с дрожью в голосе спросил Николай Платонович и, услышав, что Андрей и жив и здоров, торопливо сказал: — Ко мне пойдемте, закусите, отдохнете, прошу пожалуйста!..