Страница 15 из 105
— Ты, па. Но Шейки с Нептун-авеню вложил деньги. А Копоткин с его коньками сделал основную работу. У него после войны была своя мастерская.
— И ты, болван, им доверился? — сказал Джулиус Голд. — А если бы они тебя надули?
Сид отнесся к этому вопросу добродушно.
— Да я и не думал об этом. Может быть, тогда друзья не надували друг друга. Па, — Сид наконец набрался храбрости и тихим, полным дружелюбия голосом внес предложение, — я думаю, тебе стоит купить кондоминиум.
Старик насторожился.
— Я не так уж много времени провожу во Флориде.
— Ты мог бы сдавать его в аренду, пока живешь здесь, и окупил бы все затраты.
Старик долго попыхивал сигарой.
— Объяснишь мне на следующий уик-энд, когда приедешь к нам на ланч. Ты тоже приезжай, — сказал он Голду.
— Вот увидишь, все будет здорово, — пробормотал Сид улыбнувшись, с глубоким вздохом он скрестил руки у себя на животе и еще дальше откинулся в кресле.
Но благодушный вид Сида не мог обмануть Голда, который был уверен: Сида до сих пор, как червь, точит зависть из-за того, что ему не удалось поступить в колледж. Но во времена Сида в их районе выпускники школ и мечтать не могли о высшем образовании. Максимум, на что они могли рассчитывать, так это высокий балл на экзамене для претендентов на государственную службу, что и получил Розин Макс. Он занял второе место на конкурсе Почтового ведомства. Его фотографию поместили в бруклинской колонке Санди Ньюс. С тех пор он так и работал на почте.
Единственным исключением в их районе был сумасшедший Мерши Уэйнрок, который тянул лямку на вечерних занятиях в колледже четыре, пять, шесть лет, пока не началась Мировая война. И тогда на оставшийся последний год армия перевела его в Суортмор-Колледж для прохождения обучения по ускоренной программе, а оттуда — в Гарвардскую Медицинскую Школу. И опять слепое везение. Если бы не Адольф Гитлер, Мерши, может быть, до сих пор выметал бы обрезки в принадлежащей его дядюшке непотопляемой мастерской по изготовлению дамских шляпок. А сегодня он был терапевтом на Манхэттене, и практика у него росла так быстро, что он насилу с ней управлялся. У доктора Мюррея Уэйнрока всегда находилось время для старых друзей.
Голд был у него на приеме в середине недели. Тощий Мерши Уэйнрок был теперь полноват, он непрерывно курил, и на лице у него было загнанное выражение, свойственное переутомленному работой человеку. Общаясь с Голдом, он как-то судорожно шутил, и эти шутки Голд не мог расценить иначе, чем странные и неудачные.
— Да, видок у тебя отвратительный.
Голд, который во время своего ежегодного обследования неизменно пребывал в мрачном настроении, сказал:
— Спасибо, Мерш. И у тебя тоже.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил его вдруг с тревогой Мерш Уэйнрок в середине осмотра. — Вот сейчас?
— Ужасно. Ты же засунул мне в задницу эту штуку.
— Давно у тебя этот кашель?
— С того момента как ты мне придавил язык этой ложкой. — В кабинете, где стоял электрокардиограф, Люсиль, крупная, красивая, величественная, никогда не улыбающаяся чернокожая медсестра, которую Голд знал не один год, наклонилась к нему и, злобно сверкнув глазами, сказала:
— Я знаю, вы трахаете жену доктора. Лежите спокойно, пожалуйста. А то эта сраная машина Бог знает что нарисует. — Голд почувствовал, что все жизненные силы оставили его. Люсиль была техником с образованием и легко обставляла его в разговоре. — Когда я вам в следующий раз буду делать рентген грудной клетки, — предупредила она, — я эти лучики направлю прямо вам на яйца. Я же вас просила лежать спокойно. В следующий раз, когда вы пописаете в бутылочку, я по секрету подсыплю туда кой-чего, и доктору придется вырезать вам обе почки.
— Ого, это может быть серьезно, — угрожающе вздрогнув, сказал у себя в кабинете Мерш Уэйнрок, изучая кривые электрокардиограммы. — Похоже, ты трахаешь мою жену.
— Как дела у Милдред? — криво улыбнувшись, спросил Голд. — Ты обследовал моего отца на прошлой неделе.
— Он мне сказал, что я все делаю не так.
— Как у него легкие?
— Чисты как стеклышко, не легкие — золото. И прямая кишка, как у здорового подростка. Можешь проверить на вкус.
— Я тебя из окна выкину за такие шутки, — сказал Голд. — Ему не лучше будет сменить климат?
— Только если он простужен. А так старик в прекрасной форме. У него артрит бедра и стопы и яркое выраженное затвердение стенок артерий, но тут уж ничего не поделаешь.
— Что ж вы, сучьи дети, не найдете от этого какого-нибудь лекарства?
— Биология возражает. Старость вызывает у природы отвращение.
— А он по-прежнему начинает день с селедки и печеной картошки. И заедает это оливками.
— Ну и что?
— Ему это не вредно?
— Он раньше нас почувствует, когда это ему будет вредно. Слушай, Брюс, твоему отцу перевалило за восемьдесят. Ну, будем мы его кормить детской кашкой, что от этого изменится? Давай-ка вернемся к тебе. Венерические заболевания были?
— Тебе я бы сказал об этом в последнюю очередь.
— Так, пациент отрицает, что страдает венерическими заболеваниями.
— Ты для меня все это специально разыгрываешь? — с укором сказал Голд.
— Что это?
— Сам прекрасно знаешь — всю эту херню. Уверен, что вы с Люсиль других пациентов обследуете иначе. Разве нет?
— Как иначе?
— Для человека с нервным истощением ты хуже геморроя.
— С нервным истощением?
— Я, вероятно, сменю преподавательскую работу на крупный пост в правительстве. Только это пока тайна.
— Какое мне дело?
— Ты меня не убаюкивай.
— Ты встречаешься с моим бездельником-братцем? — Голд отрицательно покачал головой в ответ на этот вопрос о Крапе Уэйнроке. — Я думаю, Крап за всю свою жизнь ни минуты по-настоящему не работал.
— Слушай, Мерш, — вспомнил Голд. — Помнишь, как он получил свое прозвище, подрабатывая у моего сумасшедшего папаши. Целых полтора дня проработал, если уж быть справедливым, — выводил пятна с одежды в мастерской старика.
— Дома его звали Мигом, так его саркастически прозвала моя матушка. Это было первое английское слово, которое она выучила. «Мыгом», вот как она его звала. Черт побери. Лет до шестнадцати он делал вид, что не умеет надевать себе носки. Кто-нибудь из нас должен был нестись и помогать ему одеваться, чтобы он не опоздал в школу. А потом, — доктор Мюррей Уэйнрок с апокалипсической яростью библейского пророка выставил вверх указательный палец, — потом я понял, что должен был чувствовать Каин по отношению к Авелю, и мои симпатии сместились. Окажись у меня под рукой воловья бедренная кость, я бы сто раз размозжил ему голову. Ненавижу бездельников. А теперь давай-ка серьезно. Вес у тебя в норме, сердце и давление отличные. Сиду неплохо бы скинуть немного веса и заняться зарядкой, но такой же совет я могу дать и себе.
— А как насчет переутомления?
— Слишком активная сексуальная жизнь. Я хочу, чтобы ты перестал трахать мою жену.
— Бывают моменты, когда я ничего не могу с собой поделать.
— Заведи себе лучше какую-нибудь хорошенькую молоденькую девочку.
У Голда были другие соображения на сей счет; он считал, что женщины, только приближаясь к тридцати годам, начинают понемногу узнавать радости секса, но это было еще одним из его важных открытий, которые он не мог обнародовать, пока продолжал преподавательскую работу, пока был женат и пока его двенадцатилетней дочери не исполнилось тридцати.
Даже не получив специального образования, Сид разбирался в юридических тонкостях бизнеса лучше, чем Голд. Ни секунды не промедлив, Сид взял последнее предприятие старика, дышавший на ладан заводик по производству кожаных изделий, и навечно влил его в хитросплетение других юридических лиц, а потом, словно мановением волшебной палочки, превратил его в капитал, который позволил их отцу уйти на покой с фиксированным годовым доходом и, словно индюку, раздуться от гордости. Он приобрел величавость человека, не только знакомого с успехом, но и вскормленного на нем. Сид еще и денег ему подкидывал, как, впрочем, и большинство остальных. Голд вошел в долю, когда сбрасывались на хорошую подержанную машину, в которой Гусси разъезжала со стариком по Флориде. Но все заслуги Джулиус приписал Сиду.