Страница 101 из 105
Последние слова и Голда привели в какое-то безумное состояние.
— Ты хочешь сказать, что мне не нужно жениться на Андреа?
— Ни на месяц, — сказал Ральф. — Если не хочешь на ней жениться — не женись. Хочешь остаться с Белл? Оставайся с Белл.
— Я этого не говорил.
— Хотя, если ты разочаруешь Коновера, — предостерег Голда Ральф, — он станет твоим непримиримым врагом. Слушания по твоему утверждению будут настоящими сражениями, возникнут грязные слухи, поднимутся волны антисемитизма. Но ты пройдешь через все это. Это будет больше, чем разрядка Киссинджера, больше, чем доктрина Монро[260]. Будь рядом с телефоном. Теперь тебя без всяких сомнений пригласят на посольский бал. Жизнью тебе клянусь.
К ТОМУ времени, когда Ральф позвонил ему, чтобы грустным голосом сообщить о невозможности достать для него приглашение на посольский бал, Голд уже запасся таковым благодаря счастливой и пугающей встрече в вестибюле отеля с бывшим губернатором Техаса, тем самым, с которым он недавно работал в президентской комиссии. Есть люди, которые кладут другим руку на плечо в дружеском приветствии. А есть люди, которые таким способом утверждают свое право владения всем, что оказывается в пределах их досягаемости. Почувствовав прикосновение чьей-то руки, Голд в то же мгновенье безошибочно распознал намерения человека, принадлежащего ко второму типу; он в испуге обернулся, чтобы узнать, кто предъявляет на него права. Губернатор — красивый, крупный и властный, как и раньше, седоволосый, с пронзительными голубыми глазами, ямочкой на подбородке и сильной челюстью, сверху вниз, как на свою собственность, смотрел на Голда, на лице Губернатора застыла холодная, деспотическая улыбка.
— Как планируете ланч, Голд?
— Я собирался слегка перекусить чуть позднее с невестой.
— Перекусите с нами сейчас и «Хей-Эдамс». Возьмете бифштекс-яичницу с жареной картошкой по-домашнему. Бифштекс будет с хрустящей корочкой. Хомер, передай-ка мне этот чертов перец. И он пусть тоже возьмет. Мне понравился ваш отчет, Голд. Я дал ему в высшей степени положительную оценку.
— Я не писал никакого отчета.
— Вот это-то мне и понравилось в нем больше всего. Работаете над чем-нибудь новеньким?
— Я думаю написать книгу о Генри Киссинджере.
— Зачем попусту тратить время? Эта тема больше уже никого не интересует. Напишите книгу обо мне. Голд, вы мне нравитесь. Вы мне здорово напоминаете этого знаменитого техасского певца, что поет в стиле кантри. Я от него без ума. Парень называет себя Курчавый Фридман, Настоящий Техасский Еврей. Он поумнее вас, но вы мне нравитесь больше. Я немного побаивался, что у вас в вашей решимости тратить время на борьбу с неизбежным возникнет желание сказать что-нибудь от себя.
— Последнее время я противлюсь этой решимости, сэр, — сказал Голд с покорным почтением. — Я следовал вашему совету, Губернатор, и теперь не суюсь ни во что механическое и не пинаю ничего неодушевленного.
Губернатор прижал салфетку к губам и откинулся к спинке стула.
— Что вы делаете в Вашингтоне, Голди? Любой, приезжающий сюда больше одного раза, преследует какие-то цели.
Ответ Голда был мольбой о помощи. — Мне обещали пост в кабинете, Губернатор. Но мне никак не удается встретиться с президентом.
— Бог ты мой, — сказал Губернатор, — вы можете встретиться с ним сегодня на посольском балу.
— Я никак не могу получить приглашение.
— Хомер, дай Голду приглашение на посольский бал, — сказал Губернатор. — И позвони в комитет, скажи им, что он будет. — У Хомера почти по всем карманам были рассованы пачки приглашений на посольский бал. Голд почувствовал, как крепкая рука Губернатора снова опустилась на его плечо. — Голд, у каждого еврея должен быть друг — большой человек, настоящий американец, а у каждого добившегося успеха американца должен быть свой еврей. Я большой человек, Голд, и я желаю быть вашим другом.
— Я буду поддерживать вас, Губернатор, — сказал Голд, — в любом деле, которому вы пожелаете себя посвятить.
— Отлично, — сказал Губернатор. — Вы такой народ — быстро усваиваете уроки. Некоторое время назад у меня была стычка с одним вашим единоверцем.
— У меня нет веры, — сказал Голд.
— С этим Генри Киссинджером, — продолжал Губернатор, не обратив внимания на оборонительный маневр Голда. — Смешной парень с этаким носярой и ртом-жужжальником. У него волосы были, как у Курчавого Фридмана, только Курчавый поумнее. Он заработал себе репутацию клеветника и острослова на чужой счет. — Губернатор прервался, чтобы издать басистый задумчивый смешок, а потом не торопясь продолжил. — Ведь это он грохнулся на колени с Никсоном, чтобы помолиться Богу на коврике! Я чуть со смеху не помер, когда услышал об этом, и сразу же устроил у себя на ранчо пикник на семнадцать тысяч человек, чтобы отметить это событие. Помолись Богу, сказал Никсон, и он принялся молиться Богу. Мне-то кажется, что его богом был Никсон. Слушайте, Голд, что, евреи всегда..?
— Нет, сэр. Никогда.
— А я и не знал, — сказал Губернатор. — Единственный еврей, которого я видел на коленях, была девушка, она била поклоны перед дверями нашего студенческого общежития, потому что иначе мы ее к себе не пускали. А потом он подал иск на двух этих замечательных ребят, которые про все и написали. Хомер, что он там о них сказал?
— Сказал, что им не хватает порядочности и человечности, Губернатор, — сказал Хомер.
— Подал на этих замечательных ребят, Вудворда и Бернстайна, иск за то, что им не хватает порядочности и человечности, и это после того, как сам, вероятно, и распустил слух об этой истории. А я вот его разоблачил, когда он сделал крупную ошибку, — сообщил прессе, что иногда чувствует себя одиноким ковбоем, въезжающим на коне в город, чтобы навести там порядок. Ну и, как вы можете себе представить, ковбои в моем штате отнеслись к этому заявлению не очень благосклонно. Половина моих избирателей хотела устроить на него охоту с арканом. Я потребовал у него объяснений на заседании Совета национальной безопасности. Я тогда был там каким-то секретарем или чем-то в этом роде, и я сказал ему: «Голд…»
— Голд это я, сэр, — поправил его Голд.
— Невелика разница. Вы, ребята, для меня все на одно лицо. Я ему сказал, что из него такой же ковбой, как из говна шницель. Ковбои не бывают коротышками, они не бывают пузатыми и не говорят с еврейским акцентом, сказал я ему. А он мне в ответ: «Это не евг’ейский акцент, а гег’манский».
Голд отчаянно пытался скрыть свое волнение. — Он так и сказал, Губернатор? Он сказал, что у него не еврейский акцент?
— А я ему сказал, что если он когда-нибудь въедет в мой штат на коне, как ковбой, то будет очень одинок, потому что окажется в окружении настоящих ковбоев, которые будут счастливы объяснить ему, в чем разница. А он ответил: «Я очень сожалею, Губернатор, и обещаю больше никогда-никогда этого не делать». — Губернатор снова рассмеялся, смакуя воспоминания. — И тогда я ему сказал, что если он все-таки надумает заявиться в Техас в качестве конской задницы, то никто из нас не будет возражать. Мы смотрели друг другу глаза в глаза, и он моргнул. И с того момента я знал, что этот член будет вставать под мою дудку.
Голд молчал только одно мгновение, необходимое, чтобы перевести дыхание. — А он у него обрезан? — спросил он с бьющимся сердцем.
— Не знаю, — сказал Губернатор. — Все члены, встающие под мою дудку, одинаковы. Приходите сегодня на бал, Голд. Когда прибудет президент, сразу после окончания этих идиотских тушей и «Ура Вождю», вы тут же подгребайте к нему и излагайте свою просьбу. Если кто-нибудь попытается вам помешать, скажите ему, что вы — мой и что я не против.
— А президент не будет возражать?
— Он встает под мою дудку. — Чистой, озерной голубизны глаза Губернатора светились. — Одежду на вечер возьмете на прокат здесь. Хомер, дай ему нашу визитку. Мы получим процент от того, что он заплатит.
260
Доктрина Монро — внешнеполитическая программа американского президента (в 1817–25 гг.) Джеймса Монро (1758–1831). Доктрина Монро провозглашала принцип взаимного невмешательства стран Америки и Европы во внутренние дела друг друга. Американские политики придерживались доктрины Монро вплоть до начала первой мировой войны.