Страница 166 из 170
Алексей Михайлович желал сам лично посмотреть на униженную Морозову, хотел, чтобы она почувствовала стыд и раскаяние, когда ее с великим бесчестием провезут по тем улицам, где еще недавно она ездила с превеликою честью!
Не скоро оба поезда, парадный с Иваном Глебовичем, да позорные дровни с униженною его матерью, добрались до дворца.
Как только разошелся слух по Москве, что «добрую боярыню для ради ее твердого стояния за древнее благочестие» с позором повезут по улицам, громадная толпа народа теснилась вокруг ее дровней, выражая ей свое соболезнование и участие. Бесчестие боярыни Морозовой и ее сестры доставило укреплявшемуся расколу еще более приверженцев. Никогда фанатическая брань Аввакума или его сотрудников не привлекала столько поборников и радетелей к двухперстому перстосложению, к сугубой аллилуие и прочим разностям необразованных последователей раскола.
Преследование Морозовой было ошибкою со стороны царя.
Наконец, морозовская карета приблизилась к Кремлю; невдалеке за нею тащились дровни с узницами.
— Скажи позадержать маленько дровни-то! — приказал Алексей Михайлович.
Из подъехавшей к переходам дворца кареты вышел, ведомый под руку слугою, молодой Морозов.
Он робко огляделся вокруг и, предшествуемый внутренней дворцовой стражею, состоявшею из стольников, стряпчих и низших служителей, вступил в царские покои.
— Великому Государю доложено будет о тебе, Иван Глебович, — сказал стольник Хитрово, — обожди!
Юноша послушно последовал за своим вожатым в сени.
Государь не желал, чтобы молодой Морозов увидел, как повезут его мать под Кремлевскими переходами.
Сам Алексей Михайлович вошел на один из переходов и сделал жест рукою, чтобы дровни с узницами везли дальше.
С сожалением взглянул он на прикованных к стульям сестер. Он вспомнил в эту минуту о том высоком положении, какое еще недавно занимали обе сестры при дворе, и на глазах царя показались слезы.
— Сумасбродки! — прошептал он.
Морозова, заметив царя, стоящего на переходах, снова высоко подняла правую руку с двухперстным крестосложением и, потрясая звенящими цепями, закричала:
— Тако крещуся!
Возница хлестнул лошаденки, и дровни оставили за собою царский дворец.
Обеих сестер разлучили.
Федосью Прокопьевну свезли на подворье Печерского монастыря и посадили под крепкий караул стрельцов. Железные оковы с нее не сняли, но только отковали от стула.
Сестра ее, Евдокия Прокопьевна, была водворена в Алексееве кий монастырь.
Илларион Иванов, сдавший Урусову монахиням, сказал им:
— Возьмите ее под крепкое начало. Государь великий помышляет, что она еще образумится, ибо заразилась от сестры своей!
Думный боярин знал, что князь Петр, муж узницы, в милости у царя. Это заставляло его относиться к княгине снисходительно. Кто знает, а вдруг князю Петру удастся упросить государя помиловать жену, тогда он все еще припомнит!
Но Урусов совсем отступился от жены. Хитрый потомок татар понимал, что заступаясь за нее, он только повредит себе, и молчал.
— Водите ее кажинный день в храм Божий, — продолжал свой приказ монахиням думный дворянин, — блюдите за ней неукоснительно, чтобы она своих выдумок не показывала!
На другое же утро к Урусовой явилось несколько монахинь, чтобы вести ее в церковь.
Но Урусова идти отказалась.
— Как я пойду в ваш собор, когда там у вас поют не хвалу Бога, но хулу, и законы его попирают!
— Перекрестись, княгиня, что ты такое глаголешь непотребное?
Ужас объял монахинь.
Усмехнулась Урусова.
— Не пойду я туда! — решительно ответила она им.
О ее отказе сообщили думному дьяку Иллариону Иванову, и он повелел носить ее к службе на носилках.
Княгиня притворилась больною и просила монастырские власти разрешить, чтобы ее посетили домашние.
Под видом последних к Урусовой явились старицы, жившие у ее сестры Морозовой, между прочим, и Мелания.
— Стой твердо, княгиня, за старую веру, не соблазняйся новшествами, не приемли лесть никониан! — убеждала ее суровая раскольница, — во храм, пока там не хвалу, а хулу на Господа поют, не моги ходить!
Духовное подкрепление со стороны своих единомышленниц оживило Евдокию Прокопьевну: она возвеселилась духом.
Монахини поняли, что узница их притворяется, а вовсе не больна, и снова настоятельно требовали, чтобы она шла к «четью-петью» в церковь.
Силою удалось уложить ее и снести в церковь, но и здесь она не хотела обращать ни на что внимания и не только не соглашалась молиться, но продолжала лежать, как мертвая.
На следующий день произошло то же самое, но тем не менее монахини продолжали ежедневно волочить упрямую женщину в церковь.
Заставить ее идти саму или молиться во храме не было никакой возможности.
Выводимые из терпения ее притворством, старицы Алексеевского монастыря даже «дерзостно заушали» Урусову, повторяя:
— Горе нам! Что нам делать с тобою; сами мы видим, что ты здорова и весело беседуешь со своими, а как мы придем звать тебя на молитву, ты внезапно как мертвая станешь; и должны мы трудиться, переворачивать тебя, как мертвое тело!
— О, старицы бедные, — ответила им Евдокия Прокопьевна, — зачем напрасно трудитесь; разве я вас заставляю? Вы сами безумствуете, вотще шатаетесь! Я и сама плачу о вас, погибающих!
Долго продолжалось подобное «волочение» княгини к «четью-петью» во храм Божий. Наконец, сами инокини утомились этим издевательством над ними упрямой фанатички и стали молить игуменью:
— Освободи ты нас, госпоже, от этого послушания: втуне мы трудимся, не возможно образумить сию изуверку!
Игуменья выслушала их жалобу и отправилась в тот же день к патриарху.
— Уволь нас, святейший патриарх, от сраму! Кажинный день, как «волочать» Урусову в церковь Божию для смирения, вопит она на весь мир отповедь! Соблазн великий по всей Москве расходится! Все о ней на Москве наслышаны! Вместо полезности один вред выходит, в мученицы ее возводить стали!
Патриарх задумался. Он понимал, что так дольше не может продолжаться.
К вечеру же того дня патриарх посетил государя.
— Прости, государь великий, за совет мой! Довели возвратить княгиню мужу, а сестру ее боярыню Морозову верни в дом. Бабье их дело, смысла мало, а соблазну творится много! О них многие знатные особы соболезнуют…
Государь пытливо взглянул на патриарха.
— Не знаешь ты, святейший отец, упорства Морозовой! Призови ее я себе, спроси — и сам познаешь ее твердость.
На другой день государь велел снова привести молодого Морозова.
Иван Глебович не возвращался в родной дом с тех пор, как был привезен во дворец.
— Ну, Иван, — ласково встретил царь молодого Морозова, — доволен ли ты житьем своим у меня, не обидел ли кто тебя?
— Нет, государь батюшка, никто не обижал.
— Слушай, Ванюшка, — снова проговорил царь, — великую ты мне службу сослужил бы, коли мог бы свою мать упрямую уговорить свое безумство бросить.
Морозов молча поклонился.
— Сегодня не ходи. Святейший патриарх ей сегодня допрос чинить будет. Ступай завтра.
— Исполню по твоему приказу, батюшка государь…
Царь жестом руки отпустил его.
XXII
О свидании молодого Морозова с царем заговорили по всему дворцу и князь Урусов решил снова сосватать племянника.
Широкие боярские сани, обитые темно-малиновым бархатом, запряженные тройкою коней, были поданы к дворцовой боковушке.
Дядя с племянником отправились к князю Пронскому.
— А я к тебе, князь, птенца малого, неоперившегося, привез! — весело проговорил Урусов, входя вместе с племянником в горницу.
Гости и хозяин поклонились друг другу в пояс.
Из-за неплотно притворенной двери, ведущей во внутренние покои, послышался чей-то шепот. Морозов обернулся к дверям.
— Ах!.. — раздалось за дверью, и защелка захлопнулась.
— Девчонки шалят, — благосклонно усмехнулся хозяин и пригласил гостей сесть.