Два апреля

Ксения внимательно посмотрела на его слишком серьезное лицо.

- Нет, не бойся, - сказала она. - Гостиничный номер, пьяный мужчина... Это не то, что мне надо. Ты много видишь, Иван, ты хорошо видишь. Но часто ты не понимаешь, что отчего. Ты верно заметил, что людей не тянет ко мне. Но пуля пьяного ландскнехта здесь ни при чем. Мне нечем поделиться с людьми, около меня не тепло. Скоро все будет иначе. Пойдем.

В душе наступил мир, приятна была вечерняя суета московских улиц, разноголосица городских звуков и нарядный блеск огней. Неоновое слово «Метрополь» на фронтоне здания не возбудило в нем печали. Он ничему не удивлялся. Люди сами создают общую свою жизнь, и она должна быть такой, и ни чего лучше не может быть, раз люди создают ее та кой. У гостиницы он обнял и поцеловал Ксению.

- Буль счастлива, Ксана, - сказал он.

- И ты будь счастлив, - сказала Ксения. - Ни чего не случилось. Ты все тот же. Я вижу.

16

В вестибюле министерства он глянул на себя в зеркало - и отшатнулся. Кроличьи глазки смотрели на него из середины чужой, опухшей

физиономии. Раздувшийся нос придавал лицу идиотическое выражение. Он оделся и выбежал на улицу. Никакой речи о поступлении на работу с такой вывеской быть не могло. Кому покажешься с такой вывеской...

Мучила жажда. Он зашел в чистенький и тихий молочный магазин, купил бутылку молока и не отрываясь выпил ее в уголке. Стало легче. Потом он шел наобум и заходил по пути во все молочные магазины и пил молоко. Он сбился со счета, сколько выпил за этот день молока. И не пропускал ни одного зеркала. Только к середине дня стал замечать на маске природного кретина следы работы человеческого сознания. Никогда в жизни он не пил столько молока и столько не смотрелся в зеркала. На улице совсем стемнело, и он, вконец изможденный хождением, последний раз оглядел себя в зеркале спортивного магазина, глухо прорычал: «Ну и рожа...» - решил, что выглядит терпимо, и поехал домой.

- Только что ушла Ксана, - сказала Эра.

- Долго она сидела?

- Долго. Я вернулась из редакции, и сразу пришла она. Тебя кормить?

- Не за что, друг мой, - усмехнулся он.

- Я могу и авансом, я добрая, - сказала Эра.- Мой руки.

Он отказался:

- Я не хочу есть. В самом деле не хочу. Ешь сама. Я буду сидеть рядом и пить кофе.

- Я уже забыла, когда ты ел дома, - упрекнула его Эра.

Она сварила крепкий кофе, и он пил его чашка за чашкой, и после каждого глотка жажда проступала опять, как кровь на золотом ключе Синей бороды. С усилием он оторвался от кофейника, сходил в ванную и попил воды из крана. Взял с полки первую попавшуюся книгу, прилег па диван.

Управившись с посудой. Эра пришла к нему, приласкалась, шепнула на

ухо:

- Сегодня ты хороший.

- Сегодня я никакой, - сказал он, захлопнул книгу и спустил ее на пол. - Я ничто. Нуль. Звено цепи без контрфорса. Исходная точка для отсчета в любую сторону. Дырка. Можешь в меня плюнуть, и плевок окажется на стене.

-А каким ты будешь завтра?- спросила она.

- Не знаю, - сказал он. - У меня нет такого опыта. Постараюсь чем-нибудь стать... Как твои делишки?

- Давно ты не задавал мне такого вопроса, - улыбнулась Эра. -Приятно его слышать. Делишки мои идут бодрым спортивным шагом. Очерк о театре уже в наборе. В перспективе эссе о любви и дружбе для апрельского номера. «Полярный день» посылают в Европу на фестиваль.

- Широко шагаешь, девочка, - сказал он. - Значит, газеты совсем забросила?

- Газеты... - Она улыбнулась и прикрыла глаза. - Моя девическая, первая и чистая любовь... Вчера я заходила в «Трибуну», там у меня все приятели. Умоляют дать очерк на арктическую тему. Это сейчас в большой

моде. А они не могут добыть очевидца.

- Ты согласилась?

- У меня нет ни времени, ни сил, - сказала Эра. - Да и что я могу? Все, что видела, я всадила в картину. Очень жаль ребят. В свое время они мне здорово помогали. Я была совсем глупенькой и неопытной, а они тянули меня за уши. Так хочется сделать им что-то полезное... Иван, скажи, только серьезно, без твоего обычного соленого словца: ты не согласился бы для них написать? Ведь это для ребят будет такая удача. Материал за подписью: «Иван Овцын, полярный капитан».

- Подписывать я умею. В этом у меня громадный опыт, - сказал он. -Не хмурься, я ведь не отказываюсь. Я бы с радостью сердца помог твоим ребятам. Написал бы для них роман с продолжениями, если б умел.

- Значит, ты не отказываешься? - весело спросила Эра.

- Но и не соглашаюсь, - произнес он. - Ничего определенного не могу сказать.

- Это естественно, - согласилась она. - Ведь сегодня ты ничто, нуль, дырка, звено без контрфорса. Как же ты можешь сказать что-нибудь определенное!

- Поносить меня имею право только я, - сказал он.

- Вот новости, - сказала она обиженно. - А я - это разве не ты?

Он опустил голову, улыбнулся невесело.

- Сейчас, к сожалению, нет. Сейчас ты возвышаешься надо мной, как сияющая вершина коммунизма над проклятым болотом эксплуататорского строя...

- Завтра утром мы поговорим всерьез, и ты сядешь писать. Честное слово, у тебя получится. Я не вышла бы за тебя замуж, если бы думала, что ты не сможешь написать простого очерка.

- Надо было в Тикси и проверить, - сказал он. - Нет ли у нас молочка? Сатанински хочется пить.

- Я схожу.

- Ладно, схожу я, - сказал он и поднялся.

Он оделся, вышел на улицу, медленно дошел до «Гастронома» и вдруг поймал себя на том, что думает об очерке. Арктический рейс распался в сознании на цепочку эпизодов, как на картинке, иллюстрирующей гипотезу Джинса, вырванная из Солнца струя материи расчленилась на капли будущих планет.

Утром был длинный «серьезный разговор», после которого Эра усадила его за стол и ушла по своим делам.

- Ну-с, поглядим, каков из меня Мартин Идеи... - проговорил он, опасливо взял в пальцы авторучку и снял колпачок.

Написал страницу, перечитал и взъерошил волосы на затылке. Сказал бронзовому Будде, сложившему ручки на брюхе:

- Почти как в судовом журнале, только меньше цифровых данных. Как

ты думаешь, толстяк, не плеснуть ли нам на это дело красок?

Будда не стал возражать, и он переписал страницу, добавив эпитетов и придаточных предложений.

Прочитал вслух, спросил у Будды:

- Не кажется ли тебе, что теперь глуповато? А что делать, мудрейший? Улыбнуться? Ты прав, о светоч мудрости. Человек должен улыбаться, иначе как отличишь его от моржа? Кстати, о моржах. Помню, однажды резвился в водичке морж со своей подругой, а шалунишка-рулевой направил судно прямо на него. Морж рассердился и так трахнул ластом по борту, что Георгий Сергеевич Левченко выскочил на мостик в полосатой пижаме, подумав, что сели на риф. А эпитеты придется убрать, потому что снег и без меня белый, лед и без меня твердый, а борт и без меня железный.

Снова переписал начало, и теперь оно понравилось ему.

- Не кажется ли тебе, толстяк, что от этой печки уже можно танцевать? - спросил он Будду. Идол, прикрыв глаза, мудро ухмылялся. - Ну, раз ты одобряешь...

Он писал, перечеркивал, рвал листы и переписывал три дня, не выходя из дому. Раскрывал на пять минут окна и дверь, чтобы вынесло сигаретный дым, и снова садился к столу. На четвертое утро опять переписал все шестнадцать страниц, понял, что ничего больше не сможет сделать, хоть вывернется наизнанку, сложил странички стойкой и надел на авторучку колпачок.

- Читай, - кивнул он Эре и пошел одеваться.

- Куда ты? - спросила она.

- Занимать очередь на развод.

- Не спеши, - сказала Эра. - А вдруг что-нибудь получилось?

- Вряд ли, - отозвался он, хоть и надеялся, что написал не совсем плохо. - Когда вернусь, скажешь мне правду. Я умею смотреть в ее холодные глаза.

Он не торопился. Сходил в кино, потом пообедал в вокзальном ресторане (про «Флоренцию» вспоминалось с содроганием плеч), купил у носатой бабки пучок колких веток с красными ягодками и пошел домой, размышляя о том, что завтра, в пятницу, пойдет, наконец, в министерство начинать свое великое терпение...