Страница 31 из 41
67 Таких трагедий и таких имен Да не забудет ни один сказитель! Империи уйдут во тьму времен, В безвестность канут раб и победитель, Но высшей добродетели ревнитель В потомстве жить останется навек, И взором ясным, новый небожитель Глядит на солнце, чист, как горный снег, Забыв на высоте всего земного бег. 68 Но вот Леман раскинулся кристальный, И горы, звезды, синий свод над ним — Все отразилось в глубине зеркальной, Куда глядит, любуясь, пилигрим. Но человек тут слишком ощутим, А чувства вянут там, где люди рядом. Скорей же в горы, к высям ледяным, К тем мыслям, к тем возвышенным отрадам, Которым чужд я стал, живя с двуногим стадом. 69 Замечу кстати: бегство от людей — Не ненависть еще и не презренье. Нет, это бегство в глубь души своей, Чтоб не засохли корни в небреженье Среди толпы, где в бредовом круженье — Заразы общей жертвы с юных лет — Свое мы поздно видим вырожденье, Где сеем зло, чтоб злом ответил свет, И где царит война, но победивших нет. 70 Настанет срок — и счастье бросит нас, Раскаянье на сердце ляжет гнетом, Мы плачем кровью. В этот страшный час Все черным покрывается налетом, И жизни путь внезапным поворотом Уводит в ночь. Моряк в порту найдет Конец трудам опасным и заботам, А дух — уплывший в Вечность мореход — Не знает, где предел ее бездонных вод. 71 Так что ж, не лучше ль край избрать пустынный И для земли — земле всю жизнь отдать Над Роною, над синею стремниной, Над озером, которое, как мать, Не устает ее струи питать, — Как мать, кормя малютку дочь иль сына, Не устает их нежить и ласкать. Блажен, чья жизнь с Природою едина, Кто чужд ярму раба и трону властелина. 72 Я там в себе не замыкаюсь. Там Я часть Природы, я — ее созданье. Мне ненавистны улиц шум и гам, Но моря гул, но льдистых гор блистанье! В кругу стихий мне тяжко лишь сознанье, Что я всего лишь плотское звено Меж тварей, населивших мирозданье, Хотя душе сливаться суждено С горами, звездами иль тучами в одно. 73 Но жизнь лишь там. Я был в горах — я жил, То был мой грех, когда в пустыне людной Я бесполезно тратил юный пыл, Сгорал в борьбе бессмысленной и трудной. Но я воспрял. Исполнен силы чудной, Дышу целебным воздухом высот, Где над юдолью горестной и скудной Уже мой дух предчувствует полет, Где цепи сбросит он и в бурях путь пробьет. 74 Когда ж, ликуя, он освободится От уз, теснящих крыл его размах, — От низкого, что может возродиться В ничтожной форме — в жабах иль жуках, И к свету свет уйдет и к праху прах, Тогда узнаю взором ясновидца Печать бесплотной мысли на мирах, Постигну Разум, что во всем таится И только в редкий миг снисходит нам открыться. 75 Иль горы, волны, небеса — не часть Моей души, а я — не часть вселенной? И, к ним узнав возвышенную страсть, Не лучше ль бросить этот мир презренный, Чем прозябать, душой отвергнув пленной Свою любовь для здешней суеты, И равнодушным стать в толпе надменной, Как те, что смотрят в землю, как скоты, Чья мысль рождается рабою темноты. 76 Продолжим нить рассказа моего! Ты, мыслящий над пастью гроба черной О бренности, взгляни на прах того, Кто был как свет, как пламень жизнетворный, Он здесь рожден,[153] и здесь, где ветер горный Бальзамом веет в сердце, он созрел, К вершинам славы шел тропой неторной И, чтоб венчать бессмертьем свой удел, — О глупость мудреца! — все отдал, чем владел. 77 Руссо, апостол роковой печали, Пришел здесь в мир, злосчастный для него, И здесь его софизмы обретали Красноречивой скорби волшебство. Копаясь в ранах сердца своего, Восторг безумья он являл в покровах Небесной красоты, и оттого Над книгой, полной чувств и мыслей новых, Читатель слезы лил[154] из глаз, дотоль суровых. 78 Любовь безумье страсти в нем зажгла, — Так дуб стрела сжигает громовая. Он ею был испепелен дотла, Он не умел любить, не погибая. И что же? Не красавица живая, Не тень усопшей, вызванная сном, Его влекла, в отчаянье ввергая, — Нет, чистый образ, живший только в кем, Страницы книг его зажег таким огнем. 79 Тот пламень — чувство к Юлии прекрасной, Кто всех была и чище и нежней, — То поцелуев жар, увы, напрасный, Лишь отклик дружбы находивший в ней, Но, может быть, в унынье горьких дней Отрадой мимолетного касанья Даривший счастье выше и полней, Чем то, каким — ничтожные созданья! — Мы упиваемся в восторгах обладанья. вернуться
153
Он здесь рожден… — Имеется в виду Жан Жак Руссо (1712–1778).
вернуться154
…Над книгой, полной чувств и мыслей новых,
Читатель слезы лил… — Байрон говорит о романе Руссо «Юлия, или Новая Элоиза» (1761).