Паломничество Чайльд-Гарольда. Дон-Жуан

32 Но слезы льют с улыбкою сквозь слезы: Дуб долго сохнет, прежде чем умрет. В лохмотьях парус, киль разбили грозы, И все же судно движется вперед. Гниют подпоры, но незыблем свод, Зубцы ломает вихрь, но крепки стены, И сердце, хоть разбитое, живет И борется в надежде перемены. Так солнце застит мгла, но день прорвется пленный. 33 Так — зеркало, где образ некий зрим: Когда стеклу пора пришла разбиться, В любом осколке, цел и невредим, Он полностью, все тот же, отразится. Он и в разбитом сердце не дробится, Где память об утраченном жива. Душа исходит кровью, и томится, И сохнет, как измятая трава, Но втайне, но без слов, — да и на что слова? 34 В отчаянье есть жизнь — пусть это яд, — Анчара корни только ядом жили. Казалось бы, и смерти будешь рад, Коль жизнь тяжка. Но, полный смрадной гнили, Плод Горя всеми предпочтен могиле. Так яблоки на Мертвом море есть, В них пепла вкус, но там их полюбили. Ах, если б каждый светлый час зачесть Как целый год, — кто б жил хотя б десятков шесть? 35 Псалмист измерил наших дней число, И много их, — мы в жалобах не правы. Но Ватерлоо тысячи смело, Прервав ужасной эпопеи главы. Его для поэтической забавы Потомки звучно воспоют в стихах: «Там взяли верх союзные державы, Там были наши прадеды в войсках!» — Вот все, чем этот день останется в веках. 36 Сильнейший там, но нет, не худший пал.[143] В противоречьях весь, как в паутине, Он слишком был велик и слишком мал, А ведь явись он чем-то посредине, Его престол не дрогнул бы доныне Иль не воздвигся б вовсе. Дерзкий пыл Вознес его и приковал к пучине, И вновь ему корону возвратил,[144] Чтоб, театральный Зевс, опять он мир смутил. 37 Державный пленник, бравший в плен державы, Уже ничтожный, потерявший трон, Ты мир пугаешь эхом прежней славы. Ее капризом был ты вознесен, И был ей люб свирепый твой закон. Ты новым богом стал себе казаться, И мир, охвачен страхом, потрясен, Готов был заклеймить как святотатца Любого, кто в тебе дерзнул бы сомневаться. 38 Сверхчеловек, то низок, то велик, Беглец, герой, смиритель усмиренный, Шагавший вверх по головам владык, Шатавший императорские троны, Хоть знал людей ты, знал толпы законы, Не знал себя, не знал ты, где беда, И, раб страстей, кровавый жрец Беллоны, Забыл, что потухает и звезда И что дразнить судьбу не надо никогда. 39 Но, презирая счастья перемены, Врожденным хладнокровием храним, Ты был незыблем в гордости надменной И, мудрость это иль искусный грим, Бесил врагов достоинством своим. Тебя хотела видеть эта свора Просителем, униженным, смешным, Но, не склонив ни головы, ни взора, Ты ждал с улыбкою спокойной приговора. 40 Мудрец в несчастье! В прежние года Ты презирал толпы покорной мненье, Весь род людской ты презирал тогда, Но слишком явно выражал презренье. Ты был в нем прав, но вызвал раздраженье Тех, кто в борьбе возвысил жребий твой: Твой меч нанес тебе же пораженье. А мир — не стоит он игры с судьбой! И это понял ты, как все, кто шел с тобой. 41 Когда б стоял и пал ты одинок, Как башня, с гор грозящая долинам, Щитом презренье ты бы сделать мог, Но средь мильонов стал ты властелином, Ты меч обрел в восторге толп едином, А Диогеном не был ты рожден, Ты мог скорее быть Филиппа сыном,[145] Но, циник, узурпировавший трон, Забыл, что мир велик и что не бочка он. 42 Спокойствие для сильных духом — ад. Ты проклят был: ты жил дерзаньем смелым, Огнем души, чьи крылья ввысь манят, Ее презреньем к нормам закоснелым, К поставленным природою пределам. Раз возгорясь, горит всю жизнь оно, Гоня покой, живя великим делом, Неистребимым пламенем полна, Для смертных роковым в любые времена. 43 Им порожден безумцев род жестокий, С ума сводящий тысячи людей, Вожди, сектанты, барды и пророки, — Владыки наших мнений и страстей, Творцы систем, апостолы идей, Счастливцы? Нет! Иль счастье им не лгало? Людей дурача, всех они глупей. И жажды власти Зависть бы не знала, Узнав, как жалит их душевной муки жало. 44 Их воздух — распря, пища их — борьба. Крушит преграды жизнь их молодая, В полете настигает их судьба, В их фанатизме — сила роковая. А если старость подошла седая И скуки и бездействия позор — Их смелый дух исчахнет, увядая: Так догорит без хвороста костер, Так заржавеет меч, когда угас раздор. вернуться

143

Сильнейший там… не худший пал. — В строфах 36–46 Байрон говорит о Наполеоне.

вернуться

144

…вновь ему корону возвратил… — Байрон имеет в виду «Сто дней» пребывания Наполеона во Франции после бегства с острова Эльбы!

вернуться

145

Филиппа сын. — Александр Македонский был сыном македонского царя Филиппа II.