Мой русский любовник

Неужели речь шла о Наде? Но мой внутренний голос подсказывал, что нет, не о ней. Женщина, которую он назвал глупой, вовсе таковой не была, иначе его реакция не была бы столь быстрой и бурной. Злость в его тоне была совершенно другого рода, чем та, которую вызывали у него Надя и ее наивность, граничившая с глупостью. Меня этот звонок заинтриговал, тем более что Александр долгое время не мог прийти в себя — он явно разволновался. Сел за компьютер, но не затем, чтобы работать, а чтобы отгородиться от меня, как когда-то от Нади. На экране мигал курсор, а он словно ничего не замечал.

— Если тебе хочется побыть одному, я могу уйти, — наконец решилась прервать я тягостное молчание.

Он повернул голову в мою сторону:

— Ты что-то сказала?

— Я сказала, что, если хочешь побыть один, я могу уйти.

— Куда?

— Да все равно куда. Пойду прогуляюсь.

— Я с тобой, — сказал он, вставая с кресла.

Долгое время мы шли молча. Александр шагал быстро, и я с трудом поспевала за ним. Так мы добрались до смотровой площадки на Монмартре, откуда был виден весь этот замечательный город. Город, ставший для меня ловушкой. Но его очарование действовало на меня по-прежнему. Можно было только догадываться, осознавал ли Александр, куда мы забрели.

— Париж стоит мессы, — изрекла я.

Он изумленно взглянул на меня.

— Кажется, именно на этом месте Генрих Четвертый сказал что-то в этом роде, — улыбнулась я.

— Я знаю, кого ты процитировала.

— Знаю, что знаешь, просто я хотела с чего-то начать разговор.

Он кивнул:

— Это Москве нужна месса. И притом не одна…

И снова умолк.

— Не хочешь мне рассказать, что произошло? — решилась я все же спросить.

Он посмотрел на меня так недобро, что я инстинктивно вжала голову в плечи.

— Ты что? Боишься меня? — спросил он, нежно коснувшись моей щеки.

— Конечно боюсь. И ты бы испугался, увидев в зеркале свое выражение лица.

Мой детский лепет неожиданно разрядил напряжение между нами.

— Я просто взбешен. Я всегда бешусь, когда кто-нибудь из моих близких поступает по-идиотски! У меня есть приятельница, теперь, вернее, уже была, потому что неизвестно, что с ней будет дальше. Красивая, талантливая девушка. Актриса. И знаешь, что она придумала?! Занять деньги на однокомнатную квартиру у мафиози. Квартиру купила, только вот долг не смогла выплатить вовремя. Так бандиты выбили ей зубы. Поломали руки-ноги, порезали ее. Сейчас она лежит в больнице в тяжелом состоянии.

— О боже!

— Вот именно, боже! Почему я не в России?!

Возвращались мы молча, той же дорогой, которая теперь шла под уклон. Мне шагалось гораздо легче. Я все думала о том, что он рассказал. Ну то есть всячески пыталась мысленно сочувствовать той незнакомой мне молодой девушке. Честно говоря, у меня это не очень-то получалось. Я попросту ревновала. Ведь это означало, что она была его приятельницей? И это его волнение, когда он узнал, что с ней случилось… Что на самом деле связывало его с искалеченным телом, которое теперь лежало на больничной койке?

Но недопустимо так думать, это не по-человечески и подло. Ведь удалось же мне погасить свою ревность к Наде… Ну да, только потому, что я чувствовала себя виноватой по отношению к ней… Хотела я того или нет, но после ее отъезда заняла Надино место рядом с Сашей. Посему Надя в моем подсознании прочно связалась с угрызениями совести. А как быть с другими женщинами? С теми красивыми и умными, о которых он вспоминал в письме ко мне? Об одной из них я узнала только что. И снова стала корить себя за то, что неспособна быть великодушной и думаю лишь о себе, в то время как бедная девушка борется за жизнь. Впрочем, по большому счету, дело было не в ней. А во мне. В моем воображении. В моих страхах. И в той боли, которая рождена опасением, что кто-то другой отнимет его у меня.

Когда мы уже лежали в кровати, я спросила:

— Как зовут твою приятельницу?

— Ирина.

И снова между нами повисла недобрая тишина. Ох, не надо мне было спрашивать. Но не могла я не задать вопроса, не могла удержаться, чтобы не узнать правду. Правду, недоступную мне. В этом отчасти была и его вина — он так мало рассказывал о себе. Даже странно, как это он отважился написать мне письмо. Да еще такое.

— А вы… вы были близки?

— Зачем ты об этом спрашиваешь? И какое это теперь имеет значение?

— Ну, потому что считаю, что ты уже должен сидеть в самолете, который летит в Москву.

Он долго не откликался.

— С ней рядом Олег.

И этим мне пришлось удовольствоваться.

То, как я ждала его, эти быстрые шаги на лестнице, было даже приятно. Я радовалась тому, что он сейчас войдет, что я увижу его родную, плечистую фигуру, его лицо. А самое главное, что он обязательно придет. И пока будет приходить…

— Что бы ты сказала, если б мы переехали в Москву? — вдруг спросил он в один прекрасный день.

Я ошарашенно смотрела на него. К такому предложению я была совсем не готова, наш разговор на кладбище несколько недель назад вовсе не свидетельствовал о том, что его возвращение в Москву необходимо.

— Сказала бы, что это не лучшая идея, — помолчав, ответила я.

— Почему?

— Здесь я хотя бы могу давать уроки иностранного языка, а там вообще стану никем.

Взяв мое лицо в ладони, он заглянул мне прямо в глаза:

— Можешь вести научную работу — библиотеки всюду есть. Ты знаешь русский.

— Но с тобой мы разговариваем по-французски.

— Литературы на разных языках полно, на любой вкус.

Я отрицательно покачала головой.

— Я говорю тебе об этом, потому что буду вести семинары со студентами в Институте истории. Мне этого очень не хватало, а кроме того, надо подготовиться к защите диссертации… это тоже требует моего присутствия в Москве… Рассчитывал, что уеду туда уже осенью, но что поделаешь, меня задержала женщина…

— И эта женщина — я?

— Ты! Ты! Ты! И твой отказ обрекает меня на вечные поездки туда-обратно.

Он не понимал, что Париж для нас — единственное безопасное место. Непонятно, почему так происходило, но здесь разница в возрасте между нами не очень бросалась в глаза, и то, что мы были вместе, тут выглядело вполне естественно. Но стоило только выехать за городскую черту, как мы начинали отдаляться друг от друга. Как, скажем, в ту страшную поездку в Реймс, да и на Майорку тоже. Несмотря на то что там у нас были и хорошие моменты, я все же чувствовала себя рядом с Сашей не на своем месте. Да и здесь это место находила с трудом. Тоже, кстати, за счет отказа от своих профессиональных амбиций, которые до сих пор были для меня самым главным в жизни, и разлуки со своей дочерью… Мое нежелание перебираться в Москву не было следствием эгоизма, просто инстинктивно я чувствовала, что наш совместный выезд туда обернется катастрофой. И даже не потому, что его семья и знакомые стали бы критически оценивать наш союз. В Москве мы сами друг на друга взглянули бы по-другому. В Париже, как паре иностранцев из мира, несовместимого со здешней действительностью, к которой нам обоим пришлось приспосабливаться, нам было легче договориться. Мы создали свой собственный код, не только любовный, но и код обмена мыслями — понимали один другого с полуслова. Вот только слова, которыми мы оперировали, не были ни русскими, ни польскими…

— Есть еще другой выход. Если твое присутствие в Москве так уж необходимо, я вернусь в Варшаву, и ты вместо Парижа будешь приезжать ко мне туда…

— Ну нет! На это я не дам своего согласия, — запротестовал он.

— Но почему нет?

— Потому что Варшава отберет тебя у меня.

— А тебя отберет Москва!

Сошлись на том, что я буду ездить в Нантер преподавать язык, а он тем временем займется улаживанием профессиональных вопросов, к тому же ему надо собрать материал для новой, задуманной им книги.

В тот день он как раз отправился к своему издателю и обещал мне сразу сообщить, чем закончится разговор с ним. Поэтому, когда раздался телефонный звонок, я была в полной уверенности, что это он. Но это оказался Джордж.