Хитклиф

Всё было решено, но эти несколько недель до отъезда надо было ещё прожить. Сначала я хотел было к твоему приезду переделать всё в доме, превратить его в рай земной, насколько позволит моё воображение и магазины Милкота. Но остановился, поняв, как приятно будет тебе самой потакать своим прихотям. И всё же немного потешил себя и я: выбрал самую солнечную в доме комнату и сделал из неё гнёздышко — как тропическая птица, чтобы привлечь самку, украшает гнездо жёлтыми лепестками и зелёными крылышками жуков, а потом, надувшись от важности, заливается восторженными трелями.

Дешёвые поделки, что предлагали милкотские магазины, я счёл недостаточно изящными для моего гнёздышка и в конце концов отправился за покупками в Ливерпуль. Вспомнилось, как доводилось мне прежде здесь бывать. Пара тысяч фунтов в кармане меняет всё! И я это остро почувствовал. Воришки и попрошайки, что в былые времена как коршуны набрасывались на меня, сейчас выклянчивали пенни или, как крысы, разбегались подальше от копыт моей лошади. Крупные торговцы, когда-то и на порог меня не пускавшие, теперь кланялись и наперебой зазывали в лавки. Теперь, проезжая на лошади ценой в добрую сотню фунтов мимо сумасшедшего дома, я мог и усмехнуться над тем, что стало таким горьким открытием два года назад. Мне доставило удовольствие разыскать того самого сторожа, что грозил мне алебардой. Он, верно, гадает и по сей день, почему всадник в украшенной плюмажем треуголке бросил ему золотую гинею.

Что за дивные вещички покупал я для тебя, Кэти! Фарфоровая музыкальная шкатулка с цыганками-танцовщицами, кружащимися на крышке, золочёная французская кровать, расписанная сценами из жизни богов, дюжина разновидностей духов в хрустальных флаконах с золотыми пробками, спинет[22] и ноты, корзинка восточных шарфов и браслетов, итальянские коробки сладостей, африканские шахматы чёрного дерева со слоновой костью, множество всяких безделушек, лёгких как пух… Так же легко было у меня на сердце, когда я подбирал их для тебя.

Время, когда я готовил для тебя эту комнату, было самым счастливым в моей жизни. С тех пор, наверно, до самой сегодняшней ночи, проведённой за этим письмом, счастливее я никогда не был. Потому что я прожил эти дни в уверенности, что (как думал я тогда) увижу тебя через три недели, потом через две, потом через неделю. Нетерпение моё дошло до предела; казалось, это оно трепещет крыльями в лёгком, как паутинка, пологе кровати, когда, пройдя сквозь зарешёченное окно, солнечные лучи озаряли комнату сияющими радужными бликами.

Что думала обо всех этих приготовлениях Мэри, моя домоправительница, я не узнал никогда; никаких чувств не выражало её бесстрастное лицо: ни удивления, ни порицания, ни одобрения. Единственным знаком того, что она отметила перемены в доме, был вопрос, как часто следует проветривать новую комнату и вытирать в ней пыль.

Но на другую тему она вдруг разговорилась. После того как у нас побывал Джон (пару раз за эти три недели он приезжал ознакомиться с работой фермы и оставался поболтать с Мэри), она изрекла:

— Говорят, чего-то есть такое, что хозяин не хочет, чтоб гувернантка знала.

Я отложил газету (помнится, читал я о парижском договоре об окончании американской войны) и взглянул на неё — опершись о дверной косяк, она любовно похлопывала предназначенную на варево ощипанную курицу.

— Что бы это могло быть, Мэри? Через неделю они поженятся; нехорошее время для секретов.

— Нехорошее и есть, сэр. Вы прямо слово в слово, так же и Джон сказал. «Нехороший, — говорит, — ветер подул, и как бы не надул чего нехорошего на весь Торнфилд, да и ещё куда».

Но либо Джон ничего больше не сказал, либо Мэри решила этим ограничиться, но на этом разговор и закончился, она только выразила надежду, что Джон ошибается; ничего, она надеется, не случится.

На следующей неделе я, как и собирался, поехал на ярмарку. Был день свадьбы мистера Эра, но об этом я почти не думал. Мне удалось купить несколько замечательных племенных кобыл — стройных, холёных, не таких мощных, как Вельзевул, но сложенных в точности как он. Какую породу лошадей выведу я в Ферндине!

Я свернул с дороги на тропинку; с каждой минутой всё сильнее охватывала меня радость предвкушения. Завтра чуть свет — в Гиммертон; вещи собраны, всё готово. Сердце стучало так, что раза два — три я чуть не свалился с лошади. Но прибыл я в Ферндин без приключений, чтобы узнать то, о чём ты сейчас услышишь.

Я мог предположить, что Джон будет ждать меня, но почему на дороге с осёдланной лошадью и с таким опрокинутым лицом?

— Мистер Хитклиф, — проговорил Джон, — вы должны немедленно ехать в Торнфилд! Нельзя терять ни минуты!

Не успел я высказать своё удивление таким неожиданным оборотом событий, как из дома вышла Мэри, пряча руки под фартук (надвигалась осень, ночь обещала быть морозной), и решительно двинулась к Джону:

— Вот тебе раз! Нет чтоб дать человеку дух перевести — сразу тащишь его расхлёбывать, что там твой хозяин натворил. Так он и поехал! Мистер Хитклиф, давайте вашу лошадь — Том отведёт её — и садитесь ужинать. И ты тоже, парень, расскажешь всё, пока он ест. Не пущу я его на голодный желудок!

Так вот, хлебнув чаю и проглотив ломоть хлеба с маслом, я услышал о странной свадьбе мистера Эра. Она действительно была странной. Хотя мистер Эр, безусловно, вошёл в церковь женихом, вышел он оттуда не мужем — по крайней мере не мужем гувернантки!

Потому что — чудо из чудес, когда я услышал это, моя чашка замерла на полпути ко рту — оказалось, что мистер Эр женат, и этот факт был обнародован во время церемонии, прямо у алтаря!

— Самой его женой?

— Нет, её представителями, — пояснил Джон. — Один из них — мистер Мэзон, он недавно гостил в доме; другим был адвокат. Мы их видели, когда потом они приехали в Торнфилд.

— После прерванной церемонии?

— Точно так. Хозяин вышел сегодня утром цветущий, сияющий, ну точно восемнадцатилетний, а вернулся — лицо как у каменного истукана, и рука, что держала мисс Эйр, — будто каменная; Ли думает, мисс стало плохо. Ни слова не сказали, прошли через холл мимо багажа, приготовленного для свадебного путешествия, с этим мистером Мэзоном и адвокатом, а позади тащился священник с вытянутой физиономией. Заперлись наверху и несколько часов разговаривали. Потом трое чужих спустились посмотреть — прямо трое судей, что приговор о повешении вынесли. Адвокат сказал мисс Эйр, что на ней вины нет — она о том, что он женат, не знала, и уехал. Священник погундосил немного мистеру Эру о грехе двоежёнства и тоже уехал.

Мисс Эйр оттолкнула мистера Эра, убежала наверх в свою комнату и захлопнула за собой дверь. А он как увидел, что мы заглядываем за угол лестницы (а мы знать не знали, что нам делать и даже что думать), то накинулся на нас как дикий зверь, чтобы мы убирались, пока он нам головы не размозжил. Уже после этого, будьте уверены, мы убрались на кухню и не скоро оттуда нос высунули.

— Послушай, Джон, эта предполагаемая жена — кто она? Почему мистер Эр отрёкся от неё?

— Ну, мистер Хитклиф, все думают, она ниже его. Кто говорит — она была служанкой в доме, а теперь её рассчитали и выгнали; а кто — что она из благородных, богатая наследница, да только не очень добродетельна, и вела себя неподобающе, потому он и порвал с ней много лет назад.

— Кто-то говорит. А ты, Джон, что скажешь? — Я пристально взглянул на него.

Он теребил лежащую на коленях шляпу.

— Может, помните, мистер Хитклиф, я предупреждал вас, что в доме не всё ладно?

— Значит, ты знал о первой женитьбе?

Тряхнув головой, Джон отбросил этот вопрос, как стряхивает воду собака после неожиданного купанья.

— Какая разница, что я знал или думал, что знаю, мистер Хитклиф? Случилось самое ужасное, и мистер Эр в таком состоянии — зарыдаете, как увидите. Вы должны поехать со мной, помочь ему.

— Ему, пожалуй, нужна сейчас помощь мисс Эйр, а не моя.

22

Разновидность клавикорд.