Хитклиф

Хитклиф всегда был помешан на мистике, он и раньше всё выискивал работы одного малоизвестного немецкого философа и теперь места себе не находил — всё мечтал с ним встретиться. Вот они и отправились в город, где этот философ преподавал в университете. Там Хитклиф записался в студенты и вскоре по уши увяз в метафизике — решил выучить всё от «а» до «я».

А мистер Эр тем временем тоже по уши увяз, но его затянуло кое-что другое — некая графиня Клара. К тому же случилось так, что срочные дела позвали его обратно в Англию. Было это, должно быть, в январе 1783 года.

Хозяин очень хотел, чтобы Хитклиф отправился с ним, но, сколько ни настаивал, тот отказался — так заворожило его непостижимое учение, что открывал ему философ. Отказ стал причиной некоторого охлаждения между ним и мистером Эром, которое позже превратилось в лютый мороз.

Хитклиф не смог, или не захотел, прервать свои занятия до самого лета, а к тому времени в Торнфилде всё переменилось. Отныне новый кумир был возведён на пьедестал, солнце и луна вставали и заходили с приходом и уходом; да что там солнце и луна — она значила теперь гораздо больше, она просто вскружила мистеру Эру голову — молоденькая гувернантка, нанятая к Адели, подопечной мистера Эра, но прибравшая к рукам самого опекуна.

Анемичная бесцветная особа, льстивая собачонка, пронырливый хорёк — о, предавая её проклятиям, Хитклиф делался куда как красноречив. И теперь уж никому не узнать, прав ли он был или застила глаза зависть, только без неё, уж конечно, не обошлось, ведь мистер Эр, в душе, возможно, любя Хитклифа не меньше прежнего, былой любви уж не выказывал — всё доставалось на долю новой владычицы; а та, придерживая свой единственный козырь, потешалась над ним, отказывая в том, чего ему больше всего хотелось, отчего становилась ещё желаннее.

Так, с точки зрения Хитклифа, обстояли дела (мы с вами, мистер Локвуд, знали его достаточно хорошо, чтобы понять: то, что так или иначе затрагивало его интересы, он умел представить в совершенно извращённом свете); он, однако, был уверен, что гувернантка имеет виды на состояние мистера Эра (которое Хитклиф считал, видно, уже почти своим). Мисс Эйр (так, как это ни странно, её звали) была, стало быть, лицемеркой и авантюристкой, и её надлежало вывести на чистую воду — для собственного же блага мистера Эра.

Кроме того, от Хитклифа не укрылось, что гувернантке он не понравился — как не понравилось бы на её месте и любому нормальному человеку ловить на себе, что ни день, его злобные взгляды в коридоре или за чайным столом. Вот он и счёл, что она настраивает хозяина против него, внушая ему сомнения в происхождении, здравом рассудке и добром отношении Хитклифа.

Эти подозрения теплились до поры, пока повторение варварских выходок, прежде уже случавшихся в Торнфилде, не подлило масла в огонь — только на этот раз не было трюков с чучелом или чернилами: вместо этого испортили одежду мистера Эра — оказалось разорвано несколько жилетов.

В этом безумном поступке Хитклиф обвинил гувернантку. Что за мотивы приписал он ей? Желание свалить всё на него, Хитклифа, ведь, как и с разлитыми чернилами, всё указывало на то, что это его рук дело.

Затем последовала ужасная сцена между Хитклифом и его наставником: Хитклиф обвинял гувернантку, объяснял, что, по его мнению, двигало ею, а мистер Эр сурово молчал, отметая от мисс Эйр все подозрения, и категорически отказывался дать встречное объяснение таинственного происшествия с разорванной одеждой. Вместо этого (как мне помнится) он перешёл к самой сути:

— Неужели я не имею права влюбиться, Хитклиф? Разве нет?

— Разумеется, имеете, сэр, — отвечал Хитклиф, — но вашим друзьям хотелось бы надеяться, что ваши чувства обращены на достойный предмет!

— А кого же считать достойной, если не её! — взвился мистер Эр. — Такая скромная, такая чистая — кажется, её насквозь видно — и вдруг блеснёт таким умом, иронией, отвагой! Да где мне найти другую, к кому так лежало бы сердце?

Хитклиф, надо отдать ему должное, удержался от вертевшихся на языке саркастических высказываний.

— Молчишь; ты плохо о ней думаешь, — продолжал мистер Эр. — Считаешь, что ты прав; считаешь, что защищаешь меня. Я должен быть терпелив. Поверь мне, Хитклиф, она невинна, невинна, как и ты сам. Я знаю, кто это сделал. Но есть причина, — о, очень веская причина! — по которой я не могу сказать тебе всего. Ты должен мне поверить…

— Так же, как я поверил вам, когда вы сказали, что есть веские причины, несокрушимые причины, по которым вы никогда не сможете жениться?

Тут мистер Эр так стукнул по столу кулаком, что стекло, покрывающее письменный стол (а дело происходило в библиотеке), треснуло.

— Ты не знаешь, о чём говоришь, Хитклиф, иначе не был бы так жесток и не вбивал бы мои слова обратно мне в глотку. Эти причины сокрушены; она сокрушила их самим своим существованием, и я женюсь на ней! Ни Богу, ни дьяволу не остановить меня; и если уж Создателю это не под силу — тебе ли, моему творению, рассчитывать здесь на успех!

Такое направление разговора не сулило Хитклифу ничего хорошего, и отношения между ним и его наставником стали ещё прохладнее. Но настоящая зима воцарилась двумя — тремя неделями позже, когда мистер Эр чуть не погиб в пламени в собственной спальне; сомнений не было — загадочный этот пожар был устроен с целью убить его.

На сей раз, к удивлению Хитклифа, кончилось тем, что гувернантка обвинила в происшедшем его самого, и теперь, стоило ему указать на неё, как она столь же решительно возвращала ему обвинения. С невыразимой горечью и негодованием Хитклиф узнал, что мистер Эр и не подумал отрицать обвинения гувернантки против былого любимца! И не важно, что он и не подтверждал их, — всё равно Хитклиф был жестоко задет. Он сам попросил послать его управляющим в Ферндин — на должность, которой прежде, как вы, может быть, помните, пренебрёг; хотя лучше было бы ему умереть и отправиться на небеса.

В Ферндине, вступив в должность, Хитклиф покончил со своей чёрной хандрой, благо обязанности были необременительны, никаких налогов, да и денежное вознаграждение изрядное. Его новая обитель находилась поблизости от Ингрэм-холла, и он пустился во все тяжкие вместе с вернувшимся после утомительного лечения из Швейцарии лордом Ингрэмом — того долго уговаривать не пришлось. Хитклиф был больше охоч до золота, чем до плотских утех, а потому, что ни ночь, они играли, втягивая в свою компанию местных повес с увесистыми кошельками, чьи проигрыши пополняли капиталы Хитклифа.

Такой неприглядный оборот событий имел и одну положительную сторону: в блеске груды золота Хитклиф вдруг увидел свою жизнь столь ясно, что ощутил привязанность к мистеру Эру, и, хоть напрямую он об этом не говорит, можно надеяться, что в нём проснулась благодарность к тому, кто стал его благодетелем. Это читается между строк — то, как остро не хватало Хитклифу общества старшего друга, словно его нежные чувства к моей хозяйке, преобразившись, получили такое неожиданное продолжение.

Но что-то я разболталась, как раньше, бывало, в долгих наших беседах, оставив прерванные записки Хитклифа. Только одно хочу сказать, прежде чем вы приступите к продолжению: жизнь научила меня, что слишком часто человек не таков, каким сделала его природа; он хорош или плох постольку, поскольку его таким представляют, а мистер Эр в основном думал о Хитклифе хорошо.

Ну вот, содержание сожжённых страниц я изложила. Читайте дальше, сэр, и судите, права ли я была, утаив эту рукопись.

14

Ингрэм и Бой Феррик выложили деньги на стол и встали. Феррик, ни слова не говоря, с угрюмым видом вышел из комнаты. Ингрэм задержался; он положил мне руку на плечо, и мы вместе направились к двери.

— Простите его, Хитклиф; он не умеет проигрывать, хотя и может себе это позволить, но главное — он подходящий партнёр. Могу я ещё привести его?

— Как хотите. — Меня мало заботило, что за двуногие свиньи усядутся за моим столом, был бы кошелёк потолще.