Хитклиф

— Верно. — Взяв цветок из её передника, я стал обрывать лепестки.

— Но что делать, — продолжала она, — если то, что тебе нравится, вовсе не в твоих интересах?

— Сравнить одно с другим; получить то, что тебе очень нравится, — уже само по себе достаточно интересно. — Я отбросил оборванный стебель и, поддев пальцем кружево корсета пастушки, повернул мисс Ингрэм к себе.

— Но как узнать?

— Никак, только по опыту. — Я коснулся губами её щеки.

— По опыту?

— Приходите ко мне в комнату сегодня вечером, когда все уснут.

Она чуть отшатнулась.

— В вашу комнату в конюшне? И что я там буду делать, скажите на милость? Среди ночи кататься на Вельзевуле?

— Если хотите. — Я поцеловал её.

— Не могу, — вздохнула она, — за мной следят.

— Кто? Ваша мама?

— Да. Она думает, что вы и я…

Я успокоил её, снова поцеловав.

— Надо сбить её с толку, — предложил я.

— А как?

— Она думает, что я имею на вас виды; каково моё состояние — никто не знает; естественно, она настороже. Но Эдгар Линтон, безусловно, богат и станет, возможно, ещё богаче, когда умрёт его дядя Дэнт. Переключите её на Линтона; его она не сможет не одобрить, да и не такой он пылкий поклонник, чтобы напугать родительницу; её тревоги улягутся, ну и бдительность ослабнет по всем направлениям.

Бланш рассмеялась. План, как я и предполагал, ей очень понравился.

— Понятно. Я буду вовсю conter fleurettes[17] с мистером Линтоном, чтобы заметила мама, а потом смогу делать, что хочу.

— А я смогу делать, что я хочу. Но я должен вас оставить; если не ошибаюсь, сюда идёт ваш невольный cavaliere servente[18].

Спустя несколько секунд из-за угла аббатства показался Линтон. Он вёл в поводу Вельзевула, верхом на котором сидел полковник Дэнт. Мисс Ингрэм отпрянула и, подмигнув, осыпала меня лепестками из передника. Потом, протянув руку, поздоровалась с Эдгаром и его дядей и вскоре уже сидела между ними в кресле епископа, любезничая напропалую с обоими — к полному удовольствию полковника и не меньшему замешательству его племянника.

Как по команде, с другой стороны появились, шумно обсуждая ужасающий скелет, леди Ингрэм и все остальные. Увидев дочь рядом с Линтоном, почтенная мамаша подняла лорнет; судя по всему, увиденное её удовлетворило. Всё шло по плану.

Теперь ничто не мешало нам пообедать, и мы уселись за стол. Передавая через щит сэра Уилфрида куски жаркого и стаканы вина, я посмеивался про себя тому, как удивились бы те, кому я прислуживал, узнай они, как я поднаторел в пикниках.

Пока я раздавал пудинг, Бланш и Мэри Ингрэм собрали ещё цветов, и к окончанию трапезы все мы, как олимпийские боги, сидели с благоухающими венками на головах. Достопочтенная мисс Бланш игриво подцепила посохом руку Линтона и подтащила его к себе — поправить венок. Потом позвала Мэри и мать полюбоваться результатом: «Голубые васильки на золотистом фоне — c'est ravissant[19]». Эдгар улыбался и краснел — он уже начинал плясать под дудку Бланш Ингрэм. Знал бы бедняга, кто задаёт тон на самом деле.

Даже сэр Уилфрид получил венок, но украшение епископского кресла так и не закончили — солнце припекало, выпитое вино довершило дело — всех разморило. Разговор потихоньку сошёл на нет; украшенные венками головы поникли; над остатками пудинга кружила пчела; через пятнадцать минут все задремали.

Что до меня, я пошёл к дубу и залез на него. Мистер Эр был прав — я часто приходил сюда, но вовсе не за тем, чтобы читать Оссиана.

С вершины этого дерева, единственного на самом высоком в округе холме, я мог видеть далеко на севере башню необычайной формы. Это, я был уверен, та самая башня, что мы с тобой заметили когда-то, гляди на юг со скалы Пенистон. Помнишь, она была похожа на буку «h»; мы называли её гигантским стулом; мы представляли, как, сидя на нём, кто-то смотрит в сторону западного моря. И вот в изгнании меня иногда утешала мысль: а вдруг ты тоже смотришь сейчас на башню — и наши взгляды встречаются в этой точке пространства.

Теперь, сидя на привычном месте у верхушки дерева и высматривая меж качающихся ветвей крошечную, едва различимую башню, я услышал внутренний голос. «Будь твёрд», — словно из глубин памяти, выдохнул он. «Будь твёрд».

— Кэти? — прошептал я, так ярко было наваждение. — Кэти?

Но ни в сердце моём, ни извне я не услышал ответа — больше ничего, хотя долго ещё всматривался в мерцающие дали, ловя миражи, ища хоть какие-нибудь отголоски. Наконец, окутанный лёгкой дымкой, горизонт померк. Внизу зашевелились спящие. Я потихоньку спустился и, пока они не открыли глаза, пошёл мимо них к темнице. Меня ждала встреча: с Братцем Скелетом и ещё кое с кем.

Я сел в комнате, вырубленной в скале, и, разглядывая скелет, поджидал Эдгара Линтона. Он придёт, это было бы логично. Ведь он ещё не видел камеру пыток, остальные обязательно заставят его посмотреть, а тут-то я его и встречу, Но, помимо всякой логики, я просто знал. Это ты, или та часть тебя в моём сердце, что велела мне быть твёрдым, сказала мне о Линтоне, и я знал, что судьба даст мне шанс.

В комнате было темно, но сквозь заросшие травой трещины кладки снаружи пробивался свет, ведь темница была вырублена в самом своде холма. Вот откуда и пошли, быть может, легенды о Красном Повелителе; крики пытаемых еретиков превратились, верно, в его демонические вопли или в стенания его жертв. А может быть, и сама легенда послужила причиной тому, что камеру допросов устроили здесь, рядом с его логовом, где всё повергало в ужас. Впрочем, громоздящиеся во тьме древние орудия пыток и озарённый зеленоватыми отблесками свисающий на цепях скелет сами по себе навевали уныние.

Время от времени ветер доносил звуки. Я слышал бренчанье гитары (Мэри Ингрэм взяла её с собой); сначала мелодия «Спелой вишни», потом песня Бена Джонсона, кажется, о любви и страсти. Потом ненадолго — тишина, и вот — шаги. Линтон. Помешкал у двери. Спутанные волосы очертили лицо золотистым ореолом.

— Одно слово, сэр, — проговорил я. Не успел он двинуться, как я крепко схватил его за руку. — Дамы не придут вам на помощь; они слишком далеко — не услышат. Так что придётся иметь дело только со мной, если, конечно, не считать его. — Я кивнул на оскаленного свидетеля за своей спиной.

Он попытался стряхнуть мою руку.

— Хитклиф, держать меня нет надобности; я как раз искал вас. Прекратите эти нелепые игры и уберите руки.

Я крепко держал его.

— Думаете, это игры?

— Вас невозможно принимать всерьёз. Вот что я хотел вам сказать. Угрожайте, но ваши угрозы выеденного яйца не стоят. Выполнить их вы не в силах. В тот самый момент, когда вы хоть чем-то навредите мне, вы потеряете всё — не только то, что стремитесь отнять у меня, но всё, что у вас есть; а этим, сдаётся мне, пренебрегать не стоит, во всяком случае конюху.

— Похоже, я стою перед дилеммой! — Произнося последнее слово, я повернул его и толкнул на сиденье рядом со скелетом. Теперь я стоял над ним. — Но поскольку я всего лишь конюх, я, может быть, понял вас не вполне правильно. Если я ошибаюсь, вы, как человек воспитанный и образованный, меня поправите. Прежде всего, вы намерены жениться на Кэти.

— Да, я женюсь на ней. И она уже дала добровольное согласие.

— На минутку оставим в стороне вопрос о её воле, хотя мы оба знаем, что она достаточно тверда, и оба мы перед ней — как сухие листья на ветру, Однако будем считать, что вы и она собираетесь пожениться.

— Верно.

К чести Линтона, самообладание его настолько восстановилось, что он закинул ногу на ногу и откинулся назад.

— Я хочу предотвратить это. Как мне это сделать? Можете вы научить меня, наставник?

Линтон презрительно фыркнул.

— Единственный здравый и разумный путь — вернуться на Грозовой Перевал и поговорить с самой молодой леди. Но для вас этот здравый разумный путь, естественно, недоступен.

17

Флиртовать (фр.).

18

Галантный кавалер (фр.).

19

Восхитительно (фр.).