Хитклиф

И вдруг, сидя на пуховой перине, покрытой льняным стёганым покрывалом, глядя в окошко на сад и холмистые пастбища за ним, под тихое ржание лошадей, доносившееся снизу, я начал догадываться, какова может быть эта цель. Я вспомнил лорда Вэтема (ты тоже должна его вспомнить, Кэти; когда нам было четырнадцать, мы переходили через Пенистон-Крэг и подбирались к его дому, чтобы шпионить за ним) и его лакея. Последний, как ты помнишь, был молодой человек со свежим личиком и изогнутыми дугой бровями, тоненький, как девушка, однако с мальчишечьей мускулистой фигурой. Лорд построил маленький домик причудливой формы с позолоченной башенкой и горгульями[4] по углам, у которых из пасти хлестали потоки воды и стекали в ров, окружавший дом. Мы с тобой переходили этот игрушечный ров вброд (в нём плавали не драконы, а золотые рыбки) и заглядывали в окна в свинцовых переплётах. Ты, наверное, не забыла, что мы увидели в последний раз: в комнате был только Вэтем и его лакей; тощий Вэтем кланялся и выделывал коленца, как Калиф-Аист, а лакей вёл себя и вовсе странно — он играл веером, как кокетливая женщина. И когда мы увидели, как эти двое начали обниматься и целовать друг друга, мы повернулись и убежали, не желая быть свидетелями однополой любви. Нэлли потом говорила, что роман этой парочки обсуждала вся округа и что дама в маске, с которой лорд Вэтем танцевал на маскараде всю ночь напролёт, была никакая не дама, а переодетый лакей, и что высшее общество, которое он пригласил из Лондона, отнеслось к этому спокойно — они ещё и не такое видали.

Может, мистер Эр такой же, как лорд Вэтем; может, он находит удовольствие в объятиях человека одного с ним пола и я ему понадобился, чтобы заняться со мной любовью? Я вдруг осознал, что такое нелепое предположение могло бы объяснить все замеченные мной странности: неудобства, которые претерпел мистер Эр, преследуя меня; огромное жалованье, положенное мне, его поведение со мной; нежелание обижаться на мои грубые слова. Доказательства показались мне столь весомыми, что я уже готов был выскочить из кровати и оставить это место навсегда.

Однако я этого не сделал. Мне снова пришло в голову, что внешне я безобразен, и этот факт неоспорим. Тролль, цыган, упырь, ведьмак — так называл меня мистер Эр, и эти клички вполне мне подходили. На хорошенького лакея я не похож. Как ни мало я понимал в таких вещах, однако догадывался, что моё грубое тело вряд ли может показаться привлекательным для мужчины. А мистер Эр, несмотря на его шутовские наряды, — настоящий мужчина.

Нет, чем больше я думал о своей гадкой, отталкивающей внешности, тем нелепее казались мне мои подозрения насчёт мистера Эра. Мне даже стало немного стыдно, что подобные мысли пришли мне в голову, пусть даже на минуту. Я признавал, что мистер Эр принадлежал к тем людям, чьи манеры были для меня непонятны; он, очевидно, был типичным представителем этой экзотической (для меня) касты; можно ли быть уверенным, что я откопаю мотивы под манерами? Нет. Всё говорит о том, что мне самому надо научиться таким манерам, и для этого я должен остаться здесь.

Это была главная причина, по которой я отбросил подозрения. Я признаюсь в этом: честолюбие разгорелось во мне ярким пламенем. Дома я видел элегантные одежды Линтона и его отца, грациозность их осанки, непринуждённость их беседы и, сознавая красоту и привлекательность подобных манер, ненавидел их за то, что всё это было мне недоступно, а ты ими восхищалась, и это отдаляло нас друг от друга. Я начал гордиться своим уродством, хотя бы потому, что это было моё неотъемлемое качество. Но теперь элегантность, грация и непринуждённость внезапно стали (а может, мне только казалось) достижимы. И мне захотелось обрести эти качества. Раньше я хотел перемениться только для того, чтобы стать подходящей парой для тебя, Кэти. Теперь я желал перемен ради себя самого. Я начинал гордиться своим будущим образом и досадовать на возможные препятствия. Мистер Эр сумел посеять во мне семена желания получить то, что он намерен был мне дать, и эти семена уже дали всходы, и возможно, вместе с ними росло доверие к нему.

Но если подозрение сменялось доверием, то и доверие снова сменялось подозрением. Я решил быть настороже: если мистер Эр поведёт себя по отношению ко мне, как лорд Вэтем со своим лакеем, мой добрый хозяин внезапно обнаружит, что лишился ощущений, не всех и не навсегда, но, по крайней мере, двумя — тремя некоторое время не сможет воспользоваться.

Эти мысли неотступно крутились у меня в голове, пока я работал в конюшне, но я всё время приходил к одному и тому же заключению: что пока ничего определённого сказать нельзя. Я пытался расспрашивать о мистере Эре Дэниела Бека, но кроме того, что «мистер Эдвард хороший хозяин, хотя и немного странный», я ничего не смог от него добиться. Он только добавил, что до того, как несколько лет назад мистер Эдвард унаследовал имение после смерти старшего брата, причуд и заскоков у него было ещё больше; слуги считали, что утрата его отрезвила. Я изумился, услыхав, что можно быть ещё эксцентричней, но оставил свои замечания при себе.

Одиннадцатый удар часов застал меня в моей комнате за чтением. Ночной ветер был влажен и свеж, небосвод сверкал яркими звёздами, из сада доносилось кваканье древесных лягушек. Я был так погружён в новые для меня мысли, которые нашёл в книге (это был трактат о познании одного шотландского философа), что совсем забыл о встрече, назначенной на этот час. Я услышал приглушённые шаги, стук, лязг и грохот входной двери. Открыв дверь из моей комнаты в конюшню (она выходила на лестницу, ведущую к стойлам), я в удивлении уставился на разворачивавшуюся внизу сцену.

Посередине конюшни стоял мистер Эр, жестами давая указания, а вокруг него кипела бурная деятельность. «Светильники, светильники, — командовал он. — Нам же надо видеть, что и как мы едим. Эй, Фредерик, помоги Джону принести стол». Мне показалось, что тут собралась вся мужская прислуга дома. Один подвешивал светильники на длинных шестах к стропилам, двое других устанавливали большой стол в проходе между двумя рядами стойл, четвёртый нёс стулья, по одному в каждой руке. Пятый стоял с белой льняной скатертью наготове, которую постелил на стол, едва его установили. Лошади сонно моргали, глядя на всю эту суету, одна или две тихо заржали, но большей частью животные отнеслись к переполоху равнодушно; полагаю, они видели, как их хозяин откалывал номера и похлеще, но мне-то видеть такого прежде не доводилось, и поэтому я стоял разинув рот.

Всё было готово: на белоснежной скатерти стояли тарелки и приборы, стулья придвинуты, светильники и свечи зажжены. Мистер Эр хлопнул в ладоши:

— Бегите в дом, да поживее. Несите еду, пока не остыла.

Прислужники опрометью кинулись исполнять приказ. Мистер Эр поднял лицо ко мне:

— Спускайтесь, Хитклиф. Как видите, я подвёл подкоп под ваши укрепления и раскинул стан перед самой вашей цитаделью. Будете сражаться, сэр? Или согласны на переговоры?

Я молча сошёл вниз. Он, похоже, ждал ответа, и я сказал:

— Вам нравится потешаться надо мной и делать вид, будто я могу выставить вас из нашей же конюшни. Очевидно, вы ждёте, что я начну вам подыгрывать, может быть, притворюсь, что намерен не пускать вас на порог. Вы бы хотели, чтобы мы устроили игрушечную схватку остроумий, обменялись залпами отточенных острот с притуплёнными наконечниками, которые задевают, но не ранят.

— Браво, Хитклиф, первая победа за вами. — Он поклонился.

— Но я предупреждаю, что не обучен этой игре, да если бы и был обучен, всё равно она мне не по душе.

— Ну, приятель, это нам и предстоит исправить. Идите сюда. — Он нетерпеливо махнул рукой. — Мы садимся ужинать, и вам надо переодеться.

Я увидел, что через руку у него перекинута одежда — вышитый жилет и бархатный сюртук.

— Ну же, — продолжал он. — Сейчас же снимите свою мятую засаленную куртку и перестаньте хмуриться. Одежда должна отвечать случаю, хотя бы ради того, чтобы позабыть про неё и развлекаться от души.

4

В готической архитектуре украшение водосточной трубы в виде фигуры фантастической птицы или зверя.