Оружие юга (ЛП)

Имя Ли было вроде волшебного талисмана. Это успокоило тех людей, которые с удовольствием поразвлекались бы здесь с факелами.

Через лужайку, под передней колоннадой, стояли федеральные часовые. Они держали в руках винтовки, но даже не пытались направлять их в сторону конфедератов. Они просто продолжали смотреть на грязных, в рваной одежде, людей в сером, заполнивших широкую мощеную улицу, и теперь нерешительно направлявшихся к ним по траве. Они, казалось, не понимали, как такое вообще может быть. Вспоминая Геттисберг, вспоминая неудачный бой на станции Бристо, вспоминая долгую, холодную, голодную зиму к югу от Рапидана, до того как появились автоматы, Коделл просто наслаждался этим часом. Когда он подошел к Белому дому вместе со своими товарищами, у него возникло ощущение, что мир перевернулся с ног на голову. В это время среди синих мундиров появился высокий худой человек, одетый в траурно-черный костюм. Коделл огляделся в поисках того рядового, предположившего, что федерального президента можно будет застать на его рабочем месте. По счастливой случайности, тот стоял в десяти футах от него. Он громко заметил. "Вот видишь? В конце-концов мы поймали Старого Эйба в мешок."

Имя Линкольна пробежало по рядам южан. Немногие позволили себе 'ура' или какие-то насмешки. Сила момента захватила большинство мужчин почти с религиозным благоговением. Тем не менее, медленно и осторожно, они вышли вперед по лужайке Белого дома к основанию лестницы. Там они остановились, по-прежнему глядя в изумлении и на здание, и на Линкольна. Коделл был в четвертом или пятом ряду в тесноте войск. Видя, что они колеблются и не знают, что делать, Линкольн спустился по ступенькам навстречу к ним. Один из федеральных часовых попытался преградить ему путь. Тот сказал: "Какое это теперь имеет значение, сынок? Что сейчас поделаешь?" Видно было, что он держался из последних сил. Молодой часовой, с опушенной бородой на щеках, отступил в замешательстве.

Коделл пристально смотрел на президента Соединенных Штатов. Южные газеты и карикатуристы представляли Линкольна каким-то шутом или злодеем в человеческом обличии. Во плоти он вовсе не казался таким. Это был просто высокий штатский человек, глубоко посаженные глаза которого кажется уже видели все немощи в мире, а теперь - теперь еще один идол зашатался и рухнул вниз.

Он закашлялся и повернул голову в сторону. Когда он стал вглядываться в лицо одного из солдат Конфедерации, выбранного им по какой-то лишь ему известной причине, на его глазах заблестели слезы. Коделл подумал, что это были скорее слезы печали, а не слабости; это было выражение отца, наблюдающего за умирающим от болезни сыном, которому он ничем не может помочь.

Не все повстанцы поддались торжественности момента. Плечистый капрал чуть левее и впереди Коделла заговорил нахальным тоном: "Ну, дядюшка Эйб, ты все-еще собираешься отнять наших негров у нас?" Это был Билли Беддингфилд; Коделл даже не знал, что он был снова повышен в звании. Вместе с тем, он хорошо знал, что у Беддингфилда, как и у большинства южных солдат, не было ни одного негра в собственности.

Беддингфилд, не стесняясь, заржал. Очень многие присоединились к нему. Линкольн стоял на ступенях Белого дома, ожидая, когда южане успокоятся. Когда они угомонились, он сказал: "Я стал президентом вовсе не с целью вмешательства в законы любого штата, и говорил об этом неоднократно, при каждом выступлении; самое большое сожаление в моей жизни, что вы южане, так и не поняли этого."

"Ага, а как же тогда 'Прокламация об освобождении рабов'?" - с полдюжины солдат крикнули хором. Вопрос был явно провокационным.

Линкольн не спасовал. "Все, что я делал - я делал для восстановления Союза, когда он уже был разорван на куски. Когда я говорил о свободе, я говорил о свободе для всех. Если бы я думал, что надо оставить негров в цепях, в цепях бы они и остались. Какое-то время я считал, что наиболее лучшим решением было бы освободить только часть из них и оставить других в прежнем состоянии. Заметьте, что даже сейчас я не вмешивался в законы тех штатов, которые остались верными союзу. А та прокламация, о которой вы говорите, была просто оружием в борьбе против вашего восстания, и я не жалею о ней. А теперь делайте, что хотите."

"Черт побери, это значит, ничего хорошего, кроме плохого, не так ли?" - сказал Билли Беддингфилд. Опять же, некоторые из повстанцев рассмеялись. Но Коделл задумчиво почесал свою макушку. Он не знал, что думать. Значит, прокламация об освобождении была вынужденной мерой; газеты выставляли ее в качестве отчаянной попытки разжигания восстаний черных против своих хозяев. Так и было, несомненно. Но если это был удар по правительству Конфедерации, а не против рабства как такового, как утверждал Линкольн, - это было обычной политической уловкой, и уловкой, принесшей много неприятностей конфедератам.

Федеральный президент сказал: "Лично я ненавижу рабство, и все, что за ним стоит." Надо было иметь изрядную храбрость, чтобы сказать такое перед аудиторией, с которой он столкнулся. Он позволил южанам покричать и обсвистать его. Когда они притихли, продолжил: "Слишком поздно, я думаю, отменять то, что я опубликовал. Слишком многое произошло с тех пор. Но если только южные штаты вернутся в Союз, федеральное правительство полностью компенсирует бывшим хозяевам освобождение их рабов."

Повстанцы смеялись громко и долго. Линкольн опустил голову. Коделл, как ни странно, чувствовал уважение к этому человеку. Тот, кто так сильно цепляется за свои принципы, не желая отказаться от них даже рискуя полным поражением, заслуживает уважения.

Линкольн выпрямился во весь свой весьма впечатляющий рост. Его черный костюм соответствовал ему по всем параметрам; он носил его так давно и так часто, что казалось, сросся с ним. "Если моя смерть будет способствовать восстановлению отделившихся штатов, я готов к расстрелу," - сказал он. - "Если же союз не будет возможным, я не имею ни малейшего желания жить."

Это не было обычной риторикой. Глядя на отчаяние, казалось, изливавшееся из Линкольна, Коделл был убежден, что он выстрадал каждое свое слово. Но если он еще думал, что у федерального правительства есть еще шансы на объединение, то его искренность, как думал Коделл, была напрасной.

"Некоторые из конфедератов считают по-другому." Билли Беддингфилд начал поднимать свой АК-47. Коделл схватил автомат за дуло и дернул его вниз.

"Нет, Билли, черт тебя побери," - сказал он, - "Это тебе не стрельба по безоружным пленным неграм."

Никто никогда не покушался на президента Соединенных Штатов. Коделл не мог себе представить, ничего надежнее, что могло бы привести к длительной вражде между США и Конфедерацией.

Беддингфилд повернулся к нему, нахмурившись. "Он не не заслуживает ничего лучшего, все наши неприятности от него." Он снова начал разворачивать автомат в сторону Линкольна. Коделл стиснул зубы. Бенни Ланг справился с Беддингфилдом достаточно легко, но он знал, что он не может сравниться в этом с ривингтонцем. И вообще странно думать о драке с человеком из своего собственного полка с целью спасения президента, против войск которого он боролся последние два с половиной года!

Но ни стрельба, ни драка не успели разразиться. К толпе солдат подбежал запыхавшийся солдат: "Масса Роберт, Масса Роберт здесь!" Коделл оглянуся. И точно, вот он Ли, верхом на Страннике.Толпа расступилась перед ним, как библейские воды Красного моря. Он подъехал к основанию лестницы Белого дома.

Линкольн ждал его и казался бесконечно одиноким. Один из федеральных часовых начал поднимать свой Спрингфилд, но тут же был укрощен своим товарищем, в точности как Коделл укрощал Беддингфилда.

Ли снял шляпу с широкими полями из серого войлока и поклонился с седла Линкольну. "Господин президент," - сказал он таким почтительным тоном, как если бы Линкольн был его собственным избранным лидером.