Академия Князева

Что он знает о Сибири, о Севере? Только то, что этому краю предстоит стать его второй родиной и что отныне он до конца своих дней обречен: на Севере он будет тосковать по родному городу на Днепре, здесь, в городе, тосковать по Северу. И на огромных этих пространствах, слившихся раньше для него в сплошное белое пятно, теперь светит ему огонек, живой и близкий, как костер на берегу реки, к которому выходишь из маршрута, – поисковая партия Князева…

Луна заглядывала теперь в сервант, пересчитывала хрустальные рюмки и чашечки кофейного сервиза. Жанна спала у Заблоцкого на руке, губы ее были приоткрыты. Он рассматривал ее лицо и впервые отдал себе отчет в том, что в своих с ней отношениях все время сдерживал себя: вначале смотрел на все это как на эпизод, потом уверял себя, что он для нее – прихоть, преходящее увлечение, а ведь она-то, Жанна, принимает всерьез их любовь, планы строит, хотя он никогда ей ничего не обещал, и как теперь сказать ей об отъезде?

Харитон Трофимович Ульяненко, как уже говорилось, отдельного кабинета не имел, вместе с ним в комнате обитали еще два сотрудника: инженер Пинчук и мэнээс Артем Головня. Пинчук – пожилой, плотный, бритоголовый, лицо в тяжелых бульдожьих складках, не болтливый, никогда не опаздывающий на работу – словом, человек старой закалки. Артем Головня – тихий, старательный и способный мальчик, по слухам – очередной «донор» Харитона Трофимовича. Постоянно мотавшийся по командировкам или пропадавший в фондах треста, он состоял при Харитоне Трофимовиче на дальних посылках, Пинчук же был вроде денщика. Поговаривали, что Пинчук в нерабочее время обрабатывает его садовый участок. Как бы там ни было, он был доверенным лицом Харитона Трофимовича, но при самых конфиденциальных разговорах патрона с кем-нибудь из сотрудников и он, повинуясь незаметному знаку, выходил из комнаты и, некурящий, с непроницаемым лицом, мерным шагом прохаживался взад-вперед по коридору или, заложив руки за спину, изучал вывешенные на видном месте социалистические обязательства отдела.

Когда Харитон Трофимович пригласил к себе по внутреннему телефону Заблоцкого, тот встретил в коридоре Пинчука и насторожился: очевидно, настало время узнать, какие виды имеет на него начальство.

– Как у вас обстоят дела с диссертацией?

Вопрос был задан без обиняков, из чего Заблоцкий заключил, что Харитону Трофимовичу стало известно о постигшей его неудаче, и в который раз подивился тому, что в филиале ничего невозможно скрыть.

– Ничего хорошего, Харитон Трофимович. Кажется, я надувал мыльный пузырь…

Слушая его, Харитон Трофимович поигрывал большими портняжными ножницами, которые на его столе с двумя стопами потрепанных папок по бокам были таким же обязательным атрибутом, как перекидной календарь, полированная мраморная подставка с тремя держателями для шариковых ручек или длинный узкий ящик библиографической картотеки.

– Чем думаете заниматься дальше?

Заблоцкому хотелось, чтобы о его уходе первой узнала Зоя Ивановна, но чего уж теперь… И он сказал:

– Буду увольняться.

– Увольняться? – Харитон Трофимович был удивлен и даже, кажется, задет – Для меня это неожиданность.

Так… А почему, собственно говоря, сразу такой решительный шаг? Не жалко вам собственных трудов? Отложите пока вашу работу, отдохните, отвлекитесь от нее, потом яснее станут ошибки. А когда появится желание вернуться к ней, создадим вам условия.

– Нет, Харитон Трофимович, надоело. Устал.

Ульяненко помолчал и, как видно, поняв, что Заблоцкий твердо решил уволиться, спросил:

– Где же вы собираетесь трудоустраиваться?

– Поеду на Север, за длинным рублем.

Харитон Трофимович покачал головой.

– Длинный рубль на Севере укоротили, не тот сейчас длинный рубль. Но дышать там действительно легче… если вы за этим едете.

Он все понимал, этот ученый муж, и сейчас, может быть, завидовал Заблоцкому, его решимости, его несвязанности.

– Зое Ивановне-то вы закончите работу?

– Съемку закончу через несколько дней.

– А печатать?

– Печатать надо в пяти экземплярах, это трудоемкая работа, но с ней справится любой мало-мальски грамотный фотограф. – Не хватало, чтобы его заставили отрабатывать две недели,- Пробные отпечатки я делаю, так что образцы у него будут.

– Значит, работы вам не больше чем на неделю?

– Да, не больше.

– Так… – Харитон Трофимович посмотрел на Заблоцкого. – А если я вам предложу такой вариант… Вы в Новояблоневке, кажется, были недавно, как она вам показалась?

– Милая провинциальная дыра.

– Вам, молодежи, все столицы подавай… Ну так вот: недалеко от Новояблоневки будет проходиться опорная скважина. Бурение начнется летом, буквально через несколько недель. Вы понимаете, что это такое?

Да, Заблоцкий понимал, что такое опорное бурение. Прежде всего, это керн с глубины 2-3 тысячи метров, недостижимой при обычном разведочном или картировочном бурении. Многие исследователи за право доступа к этому керну отдали бы левую руку, чтобы правой написать серию статей, а то и диссертацию.

– Есть возможность, – продолжал Харитон Трофимович, – устроиться геологом на эту скважину, на документацию керна. Это было бы полезно во всех отношениях – и для качества документации, и для филиала, и для вас лично. Бурение по проекту продлится около года, потом можно будет вернуться в родные пенаты… имея в руках богатейший материал. А уж как им распорядиться – это мы вместе решили бы.

Заблоцкий, ушам не веря, уставился на Харитона Трофимовича. Вид у него, наверное, был сейчас преглупый. Он овладел собой и спросил с ухмылкой:

– Научный шпионаж?

Харитон Трофимович, тоже усмехаясь, но уклончиво, сказал:

– Ну, в какой-то степени… Внешнее сходство действительно имеется, в определенном смысле… Но суть, как вы понимаете, совсем в другом. Мы не конкурирующие фирмы, не гонимся за сверхприбылями, так что ваше сравнение в корне неверно. Тактический ход в здоровом научном соревновании – вот как это следует э-э… классифицировать.

– Но почему я? Почему, например, не Головня? Он тоже, кажется, холост, работает по вашей теме…

– Он не петрограф.

– Но для того, чтобы грамотно задокументировать керн и сделать сколки на шлифы, вовсе не нужно быть петрографом.

– Видите ли, Алексей Павлович… Лучше, когда материал в одних руках. До конца.

Ах ты гусь лапчатый, подумал Заблоцкий. Не хочешь делиться еще с кем-то?.. Да, не зря тебя называют бандитом с большой дороги… Ну, а если бы я согласился? Если бы принял твое предложение? Вот бы поглядеть, как ты себя дальше поведешь, как будешь прибирать к рукам этот материал…

У него мелькнуло азартное искушение: сделать вид, что попался на удочку Харитона Трофимовича, а там со временем овладеть инициативой и вывести на чистую воду самого рыбака… Но вот сумел бы он выстоять против такого противника? Сколько времени, здоровья, нервов ушло бы на эту борьбу?

Что ж, все к одному. Как хорошо, что решение уехать пришло к нему раньше.

Харитон Трофимович уже не улыбался, испытующе глядел на него, сомкнув рот в узкую щель, – крепкий, уверенный в себе пятидесятилетний мужчина, кандидат наук, завотделом, автор доброй сотни печатных работ, весьма конкурентоспособный, расчетливый, безжалостный и беззастенчивый в своей борьбе… Нет, жидковат он, Заблоцкий, для такого поединка, тут нужна рука потяжелей.

– Знаете, – сказал он, отведя глаза, – я уже настроился и вообще… Не по мне это. Поеду на Север.

– Ну, поезжайте, – сказал Харитон Трофимович с внезапной отчужденностью во взгляде и голосе.

Кажется, все решено окончательно и с решением этим свыкся, проникся его правильностью и неизбежностью, а написал: «Прошу уволить…» – и пролегла незримая полоса меж тобой, увольняющимся, и остальными, остающимися. И ты еще работаешь, как работал, подгоняешь «хвосты», чтобы уйти чистым, на тебя еще даже и приказа нет, и по закону ты еще можешь забрать свое заявление назад – но сотрудники для тебя уже словно пассажиры поезда, которому следовать дальше, до пункта назначения, а ты сходишь на маленькой станции…