Ракетный гром

У развилки дорог Гросулов сказал водителю:

— Держи правее, в новый парк.

Времени было предостаточно, и генерал решил заехать к ракетчикам. Нет, не в штаб части, а именно в парк: постоянно жило в нем какое-то необъяснимое убеждение в том, что штабы — это бумаги, которые можно и так и эдак составить, подсластить или подперчить, поэтому стремился чаще бывать в подразделениях.

Едва машина оказалась на узенькой бетонке, ведущей в глубь леса, Гросулов сразу преобразился: теперь постороннее, не относящееся к службе, перестало существовать для него. Условные знаки, идеально чистое полотно дороги, с кюветами, в которых не может задержаться и капля сточной воды, и сам лес — не просто лес, а средство укрытия боевой техники, и еле видневшийся парк, в котором находятся ракетные установки, поглотили все его внимание. Это был не только ракетный парк, а целый городок с домиками, клубом части, учебным полигоном, расположенным в глубине леса, солдатским кафе — ажурным, светлым зданьицем. Городок вырос совсем недавно.

Сколько таких городков-крепостей по стране! Гросулов знает, он не раз бывал в таких крепостях, инспектируя боевую готовность ракетчиков. Колоссальная сила! Это не то, что там, на парадах, появляется, удивляя зрителей своими размерами и формами. Нет, нет... Там все картинно, громоздко, много музыки и веселья. Гросулов не очень любил военные парады, ибо был убежден, что подавляющая часть публики в полной мере не представляет, какую силу и мощь таит в себе ракета-гигант или новейший танк, и страшно возмущался, когда слышал пустые удивления: «Вот это штука!» или «Вот это дура, как трахнет!»

Тот, кто только что округлял глаза в восхищении, сразу же после парада остывал, а для него, как, впрочем, и для многих таких, как он, «штука» или «дура» — была сама жизнь, душа, боль, тревоги, постоянные, каждодневные...

Крепостей столько, что, отдай им приказ на одновременный залп — и неизвестно, что останется на земле. Кажется, хватит, можно «отпустить подпруги», укрыть попоной коня — пусть отдыхает, самому зайти в ресторан и распивать чаи. Ан, нет! В ушах непрерывный звон тревоги: «Война во Вьетнаме», «Бундесвер тянется к ракетной кнопке».

Чуть вдохнешь — пахнет порохом...

Чаи к черту, лошадку, коль она устала, менять немедленно, в пути, не останавливаясь, не переводя дыхания...

Машина замедлила ход.

— Товарищ генерал, посмотрите! — сказал шофер на клумбу цветов.

Гросулов приказал остановиться. Прежде чем выйти из машины, посмотрел вокруг: никого не было. Он открыл дверцу, подошел к клумбе. Живые цветы четко изображали Государственный герб страны. Колосья были из рыжеватых цветов, названия которых Гросулов не знал, серп и молот — из синеватых, отливающих поволокой марочной стали. Это он точно определил, а какие цветы, он тоже не знал и посетовал на то, что не знает этого, что недосуг узнать у Любаши, которая возится с ними постоянно: где бы они ни жили, в доме и под окнами благоухает, цветет то мягко, то буйно.

Раньше он на цветы смотрел как на что-то ненужное и Ли необязательное... Но сейчас этот герб — тяжелые колосья, обмотанные красной лентой, серп и молот, звезда и, наконец, буквы «СССР» — вдруг вызвал в нем чувство гордости. ..

— А что, молодцы ракетчики! — сказал он шоферу, подойдя к машине и поглядывая на клумбу. — Это символ нашего государства — Союза Советских Социалистических Республик! — добавил он так, словно водитель впервые видел изображение герба.

Шофер пожал плечами: дескать, знаю, товарищ генерал. Гросулов нахмурился и, потрогав на щеке шрам, недовольно бросил:

— Понимать надо, а не только глазами видеть. Слишком много «тузиков» развелось. A-а, что там, будто я слепой — вижу. Вредный народ эти «тузики». Одного встретил даже среди агитаторов. Говорю: «Завтра День Советской Конституции, а он в ответ: «Ну и что ж, все знают, столько лет выходным отмечаем». Не вытерпел, на ковер я его: «Выходным, и только?» Но он не стал рассказывать, что было потом, притих, будто испугавшись собственных слов.

Нахохленный и молчаливый подъехал Гросулов к шлагбауму.

Узлов первым сдал технический минимум по комплексу РПУ-2. Теперь, став как бы инструктором, он отдавал свои знания не только подчиненным, но и специалистам других взводов. По-прежнему из ракетного парка не выходил и Шахов. «Дима, ты человек. А человек при желании и светлых мозгах способен взять любую высоту», — по-дружески подбадривал инженер Узлова. Узлов уставал, иногда одолевали сомнения: сможет ли он выполнить свои обязательства?

Но — удивительное дело! — едва выстраивал взвод для практических занятий, сомнения тотчас пропадали. Может, оттого, что в парке тут же появлялся Игорь Шахов, как всегда, поправляя очки, словно эти в черной оправе очки были живыми, непокорными и требовалось постоянно управлять ими. Может, оттого, что весь взвод — от водителя-механика Павла Волошина до оператора-вычислителя Кости Цыганка — смотрел на него спокойно, ободряюще.

И то и другое успокаивало, и он, делая вид, что не понимает настроения подчиненных, покрикивал:

— Ефрейтор Цыганок, куда смотрите, куда? — Костя же смотрел только на прибор и был готов в любую секунду выкрикнуть необходимые расчеты. — Секунда в нашем деле сражение выигрывает!

— Волошин! Ай-яй-яй... уснул.

Волошин добродушно отвечал:

— Извините, товарищ лейтенант, разве уснешь нонче...

Цыганок всегда находился:

— У Пашки мокро под мышками, ему надо обсушиться.

Узлов, по-мальчишески оттопырив губы, прищурив один глаз, почесывал затылок, и все понимали: лейтенант не сердится, а так... для острастки шумит. И сам он понимал, что просто так, но все же от своей «методы» не отступал: строгость — прежде всего...

Шахов с утра находился во взводе Узлова. Проверяя знание техники, он довел Узлова до каления. «Ты что же, сухарь, так придираешься? — возмущался Узлов, наблюдая, как инженер сыплет вопросы солдатам и сержантам. — А еще говоришь — человек! А сам этого человека носом тычешь, как котенка. Что ты хочешь от Волошина? Он на Марс ракету не забросит. Этот парень пятнадцати лет школу кинул и только в прошлом году поверил, что бога нет и что отец Гавриил, который проживает в Закарпатье, шарлатан, изувер, обманывал его, Волошина». А сейчас он без запинки отвечал на вопросы Шахова. Краснощекий, со спокойным взглядом сероватых глаз. Волошин вел себя так, словно перед ним стоял не проверяющий, а Костя Цыганок, рассказывающий очередную байку, к которым Павел давно привык, хотя каждая цыганковская байка тант в себе какой-нибудь подвох.

У Шахова даже сомнение промелькнуло: «Волошин ли это отвечает?» Он бросил взгляд на Узлова. И Узлов понял, что Волошин не даст срезать себя ни на одном вопросе.

Волошин отвечал последним, и, видимо, Шахов устал. Он вдруг задумался, потом поправил очки, отошел под навес, сел за столик.

— Вода есть? — спросил Шахов, заговорщически подмигивая Цыганку.

Цыганок бросился в дальний угол, где стоял бачок с водой:

— Минеральная, товарищ старший лейтенант, будете?

Шахов приложился к горлышку и так, не отрываясь, осушил бутылку.

— Хорошая водичка, — похвалил Шахов. — Что ж, голубчики, четверка вам улыбается. Поздравляю. Только носы не задирайте. Скоро из округа приедет официальная комиссия. Не подведете?

— Нет, — ответил за всех сержант Добрыйдень.

— Что-то недружно, — сказал Шахов, передавая бутылку Цыганку, который, посмотрев в горлышко, заметил:

— Гром аплодисментов не последовал, зал притих в ожидании комиссии. Устали ракетчики.

Шахов сдернул очки с переносицы, и его лицо заискрилось улыбкой.

— Замучил я вас? Ничего, еще немного, а там легче будет... — И шуткой заключил: — Сказал один, поднявшись на четвертую ступеньку бесконечной лестницы. А сейчас... перерыв на два часа! Отдыхайте.

Узлов проводил Шахова до шлагбаума. Солнце кипело в дымном небе. Земля дышала нагретым воздухом. Шахов, прощаясь, сказал: