Страница 6 из 7
На этом месте поэт С. обводит слушателей суровым взглядом и строго говорит:
– Вот почему мы больше не празднуем Новый год в этой вашей холодной Москве.
…Вот, скажем, журналист К. раздраженно тычет пальцами в клавиатуру ноутбука.
– У меня залипла кнопка «контроль»! – рычит журналист К. – У меня залипла кнопка «контроль», и я ничего не могу с этим сделать! Я не понимаю, что с этим делать! Я не могу ничего делать, если у меня залипла кнопка «контроль»!..
– Она у тебя в пять лет залипла, – тихо говорит жена журналиста К.
– Что ты там шепчешь? – раздраженно спрашивает журналист К. – Я не слышу, что ты там шепчешь! Я не могу эффективно принимать решения, когда мне непонятно, что ты там шепчешь!
…Вот, скажем, неглубоких еще лет израильская старушка в девять утра бойко шлепает кроксами по берегу тель-авивского моря. На плече у старушки гигантская неоновая сумка, полосатые шорты подпоясаны блестящим ремнем, поверх белой майки развевается гавайская рубашка, широкополая ковбойская шляпа время от времени сползает на огромные солнцезащитные очки. Навстречу прогуливающейся по берегу старушке прогуливаются по берегу две российские туристки, проживающие, по видимости, в одной из прибрежных пятизвездочных гостиниц. На туристках узкие черные джинсы, тщательно уложенные волосы скромно прикрыты шелковыми платками а-ля «Тельма и Луиза». Острые шпильки каблуков иногда проваливаются в песчаные щели между ровными плитами, и поэтому неброско накрашенные лица дам постоянно сохраняют выражение некоторой отстраненной напряженности. Маленькие утренние клатчи дамы осторожно придерживают на уровне живота. Бодрая старушка с уважением пропускает дам, отдергивая в сторону остро заинтересовавшуюся ими бесформенную собачку на оранжевом поводке. Несколько секунд старушка и собачка смотрят вслед удаляющимся дамам, а потом старушка внезапно говорит собачке:
– Хорошая у нас жизнь, Мики.
…Вот, скажем, продюсер Каширская жалуется, что уронила на себя телефон «и рассыпала по себе все циферки».
…Вот, скажем, средних лет округлый восточный господин в очках и тугом костюме с искрой настойчиво тычет пальцем с тяжелым перстнем в прилавок цветочного магазина. «Доставка, да?! – громко говорит он оробевшей маленькой продавщице. – Открытка, да?! Красиво на открытке напиши. Синей ручкой красиво. Красиво напиши: „Кристина, уходи!!!“» На этих словах господин разворачивается и направляется к двери, но внезапно спохватывается: «Нет, черной, черной ручкой красиво напиши!»
…Вот, скажем, молодой отец нетерпеливо тискает руку своей беременной жены во время сеанса УЗИ. Наконец он не выдерживает и нервно вопрошает: «Когда уже мне сообщат пол моего сына?» И узиолог, не отрываясь от работы, равнодушно отвечает: «Пол вашего сына – девочка».
…Вот, скажем, предприниматель Т. с изумлением рассказывает друзьям о своем новом подчиненном: «Такой прекрасный еврейский мальчик пришел ко мне на собеседование – умный, живой, сосредоточенный. Про продажи все понимает, про команду понимает, правильные вопросы задает. Вышел на работу в понедельник – чистое счастье. В четверг на летучке говорит: „Простите, но мне надо завтра в четыре уйти – у меня шаббат“. Отлично, говорю, не проблема. В следующий четверг после летучки подходит ко мне, говорит: „Мне, извините, завтра в четыре уйти придется – у меня шаббат“. Легко, говорю, не проблема. А потом Катю спрашиваю: „Кать, а что такое шаббат?“ Так вот, оказывается, у них каждую неделю шаббат!»
…Вот, скажем, безумного вида старушка в цветочек яростно торгуется на лондонском блошином рынке с не менее безумного вида пожилым продавцом. Предмет торга изящное трехстворчатое трюмо. Старушка возмущенно указывает сухоньким пальчиком на то, что у зеркал облезла амальгама, из деревянного винограда повыпадали ягодки, а правая дверца криво ухмыляется. Пожилой продавец возмущенно указывает сухоньким пальчиком на изящные березовые барельефы, на элегантные петли для щеток и флаконов и на резные полочки ручной работы. Наконец старушка хватает клатч и возмущенно шипит: «Это же мое трюмо, нахал ты этакий! Ты украл мое трюмо!» На что пожилой продавец шипит не менее возмущенно: «Будешь знать, как разводиться со мной после сорока двух лет брака!»
…Вот, скажем, мрачная девушка с элементами поздней готики в одиночестве прогуливается вдоль Патриарших прудов и назидательно беседует с равнодушными толстыми утками: «Утки! Вы можете представить себе такую меру отчаяния, утки? А я, утки, могу».
…Вот, скажем, строгий научный человек в дружеской компании зачитывает свое письмо к даме-оппоненту: «В рамках сверхценной задачи сохранения общего вектора исследований в русле определенной философии Ваши усилия кажутся мне потенциально разрушительными. Базовые предпосылки исследования в данный момент таковы, что видится совершенно необходимым отделить неоправданные транзиентные веяния постоянно меняющейся гуманитарной моды от подлинно основательных научных построений; видится бесспорным тот факт, что будущее подтвердит мои предположения по этому поводу. Примером может служить отмирание одной из тенденциозных постструктуралистских ветвей гуманитарной мысли, результатом которой стало превращение когда-то доминирующего дискурса в азбучный элемент распространенного медийного шарлатанства, в то время как более сильные ветви того же дискурса стали пусть и архаичной, но важной составляющей сегодняшней культурологической теории». Дочитав до этого места, научный человек вопросительно смотрит на друзей. «Ну-у-у, мне кажется, это ты чересчур, – неуверенно говорит его жена. – Мне кажется, это ты задеваешь ее чувства. Замени, может, „в то время как“ на „однако“?»
…Вот, скажем, в Иерусалиме выпадает горстка снега, и возбужденные иерусалимские дети, до этого, почитай, не видавшие снега в глаза, волокут отвыкшего от низких температур послесоветского отца на улицу. Отец ведет себя как сибирский мужик в сорокаградусный мороз: топает, растирает нос себе и чадам (чада возмущенно визжат) и размышляет о всяких высоких материях, украшенных тройками и бубенцами. Лишенные чуткости дети не понимают этого момента высокой ностальгии и требуют, чтобы отец отвечал за былой базар, – то есть за рассказы про снеговиков, санки и опасную игру с киданием снежных шариков друг в друга (можно выбить глаз). Снега при этом – примерно как Снегурочка наплакала, но отступать отцу некуда. Поэтому он быстро лепит снеговика прямо на скамейке во дворе: попа у этого снеговика – с мелкую дыньку, середина – с умеренный апельсин, голова – с крупный орех. Ручки – палочки, глазки – камушки, ну понятно. Дети в восторге, но смекалистого старшего мальчика что-то явно беспокоит.
– Как же вы, папа, ему вместо носа морковку приделывали? – спрашивает смекалистый старший мальчик, сосредоточенно хмурясь. – У него от морковки вся голова рассыпется.
– Врал он все, – говорит хитрая младшая девочка, постоянно чешущая кудрявую голову под непривычной кусачей шапкой. – Небось они просто оливку втыкали вместо носа. Папа, признавайся: вы же просто оливку втыкали вместо носа?
Папа покорно соглашается, что преувеличивал свои советские подвиги, и дети, пожурив его за хвастовство, дружно идут просить у матери оливку.
– …Возьмите горчицу! – кричит продавец приправ на Даниловском рынке вслед немолодой интеллигентной паре в одинаковых беретках и длинных черных пальто. – Горчица крепкая, как до революции!..
– …Возьмите горчицу! – через две секунды кричит тот же продавец крупному мужчине в шерстяной кепке и спортивных штанах. – Горчица крутая, как при Сталине!..