Страница 52 из 71
В боевых походах и боях за Севастополь экипажи кораблей Черноморского флота закалились и духовно и физически. Ни жестокие бомбежки, ни бои с воздушным противником, ни потери кораблей и товарищей не сломили боевой дух моряков. Неслыханные зверства, чинимые захватчиками на временно оккупированной территории, наглые и коварные планы агрессора вызывали в наших сердцах неодолимую ярость, желание биться с врагом до конца.
Экипаж лидера «Харьков» всегда помнил клятву тех, кто последним покидал пропитанную кровью землю Севастополя и, целуя ее, обещал: «Прощай, родной Севастополь! Мы вернемся!…»
Начиналась битва за Кавказ. Первыми ее признаками стали массированные бомбежки Туапсе, Геленджика и даже Сухуми и Поти. Новороссийск подвергался воздушным ударам и раньше, еще в период обороны Севастополя. Противнику явно досаждали корабли Черноморского флота - мешали развернуть морские перевозки для [188] снабжения своих армий, действующих на кавказско-южном направлении, и потому он старался ударами с воздуха вывести их из строя в базах и портах.
Враг начал концентрировать легкие морские силы в западных портах, стремясь сперва перерезать наши оставшиеся морские коммуникации, а затем захватом Новороссийска и выходом на Туапсе угрожать самому существованию Черноморского флота. У немцев в Азовском море и в районе Керченского пролива уже появилось до полусотни быстроходных десантных барж и некоторое количество других легких кораблей и катеров, а в восточную часть Крымского полуострова, в порты Ялту и Феодосию они перебазировали часть своих торпедных катеров и подводных лодок.
Перед нашей армией и флотом стала важнейшая задача: во что бы то ни стало удержать Новороссийск и Туапсе. Из этих портов наши легкие силы могли бы наносить систематические ощутимые удары не только по противнику в районе Керченского пролива, но и по дислоцирующимся на востоке Крымского побережья. Под Новороссийском, Туапсе и на горных перевалах Кавказского хребта заняли активную оборону армейские части и морские пехотинцы.
Корабли эскадры были нацелены на огневую поддержку частей Северо-Кавказского и Закавказского фронтов и на оборону прибрежных районов. Следовало обеспечить перевозки подкреплений нашим войскам и не допускать высадки десанта врага на Кавказское побережье, одновременно нанося удары по коммуникациям и портам противника.
Решать эти задачи было нелегко. Эскадра уже потеряла не один корабль, износились боевая техника и оружие, а ремонтные возможности кавказских баз были по-прежнему весьма ограничены.
Большую часть работ приходилось выполнять в мастерских эскадры, созданных своими силами в Поти, при самом активном участии флагманского механика эскадры инженер-капитана 2-го ранга А. Л. Шапкина. Под его руководством трудились судоремонтные бригады, сколоченные из числа личного состава кораблей. Многое делалось корабельными специалистами без посторонней помощи. Но не хватало строительных материалов и запасных частей. А тут еще бомбежки наших восточных портов… [189]
Как- то раз мы вышли из Поти на десять минут раньше назначенного срока. На этом настоял Мельников, видя, что погрузка закончена, предварительная прокладка курса штурманом сделана, готовы к походу и связисты. Мы отошли от впереди стоящих эсминца «Бодрый» и плавбазы «Волга» и, покинув потийский «ковш», взяли курс на Батуми. А уже через двадцать минут Иевлев доложил о перехваченном радиосигнале: «Вражеские самолеты бомбят Поти!»
- У вас, Пантелеймон Александрович, прямо чутье на авианалеты. Чуть задержись - попали бы в переделку! - удивляется Телятников.
- Нет у меня никакого чутья. Просто взял себе за правило: можешь покинуть базу - не медли. Сила корабля в огне и маневре. А в порту у нас на вооружении только огонь. - И, помолчав, Мельников добавил: - А каково сейчас там, в Поти?
Вернувшись на следующий день из Батуми, мы узнали подробности авианалета. В нем участвовали тридцать бомбардировщиков. В результате бомбежки оказались повреждены крейсер «Коминтерн» и эсминец «Бодрый». Взрывная волна от прямого попадания в «Бодрый» была настолько сильна, что сорвала один торпедный аппарат и забросила его на крышу портовой мастерской. А на месте нашей стоянки цепочкой упали три бомбы. Было похоже, что наш командир родился в рубашке…
Избежали мы бомбежки и 14 августа, вовремя уйдя из Туапсе. «Харьков» прибыл в порт за оперативной группой штаба Черноморского флота, возглавляемой начальником штаба контр-адмиралом И. Д. Елисеевым. В дневное время стоянка кораблей здесь была опасна, мы пришли ночью. Дежурный катер охраны водного района провел нас к нефтепричалу, где корабль и ошвартовался. Через некоторое время в адрес командира посыпались светограммы: «Перейти к Широкому молу!» С лидера «Харьков» в ответ: «Прекратил пары. Командир». Но с поста наблюдения и связи вторая светограмма: «Командиру. Перейти к Широкому молу!» Мельников начал сердиться, передал: «Стал у нефтепричала по указанию ОВРа. Лидер - не катер, чтобы переходить от причала к причалу. Командир». Третья светограмма поступила за подписью Елисеева, пришлось вновь разводить пары и переходить. Раз требует начальник штаба флота, значит основания для этого есть. Не успели мы ошвартоваться у [190] Широкого мола, как увидели кавалькаду штабных машин, проследовавшую к нефтепричалам. Убедившись, что нас там нет, машины развернулись и подъехали к Широкому молу.
Поднявшись на борт «Харькова», Елисеев сказал Мельникову:
- А мне сообщили, что ты стоишь у нефтепирса.
- Я и стоял, но по светограмме за вашей подписью перешел сюда.
- Никаких светограмм я не подписывал. Это самодеятельность оперативного дежурного, - возмутился Елисеев. - Машинам все равно, куда доставлять имущество и людей.
Наконец, можно было выходить в море. Командир отдал соответствующие распоряжения. Однако, как положено перед выходом, необходимо было провернуть турбины. И вдруг на мостик доклад Вуцкого:
- Левая турбина, сделав три оборота, застопорилась.
Приближался рассвет. Каждую минуту можно было ждать появления авиации.
- Ваши предложения, товарищ Вуцкий? - спрашивает Мельников.
Командир привык полагаться на слово Вуцкого, всегда точное и обдуманное. Вуцкий, зная, что командир избегает дневных стоянок в порту, попросил разрешения дать повышенное давление пара на турбину и тем самым заставить ее провернуться.
- Разрешаю, - без колебаний ответил Мельников. - Надо во что бы то ни стало уходить.
Вуцкий спустился в машинное отделение, а через несколько минут от него поступил доклад: «БЧ-5 к походу готова».
А вот причину неисправности мы так и не выяснили до самого Поти.
И снова мы своевременно убрались из Туапсе, выведя корабль из-под удара авиации. Жестокая бомбежка порта началась примерно через тридцать минут после нашего ухода. Оперативную группу штаба и самого начштаба флота мы благополучно доставили в Сухуми. Мельников спросил разрешения у Елисеева на обратном пути зайти в Поти, где был судоремонтный завод.
- Зачем вам Поти? Ведь лидер уверенно шел тридцатиузловой скоростью. [191]
- Следует осмотреть винты. Если потребуется ремонт, его лучше сделать в заводских условиях.
Елисеев дал разрешение. В Поти Вуцкий облачился в водолазный костюм и опустился под воду. Он выяснил, что на левом гребном валу висит бухта шестидюймового стального троса, а часть его оказалась между ступицей винта и кронштейном вала. Наверняка, мы прихватили трос, когда переходили от одного причала к другому. Хорошо, что все обошлось удачно: принимая решение провернуть турбину дополнительным усилием, Мельников и Вуцкий шли на большой риск. Однако и оставаться в порту было не меньшим риском, тем более, что на борту лидера находились начальник штаба и оперативная группа.
Отремонтировались мы быстро. Наши водолазы старшина 1-й статьи Василий Гриценко и краснофлотец Петр Резниченко размотали трос и обнаружили, что им повреждены головки шпилек, крепящие втулку кронштейна. По правилам корабль следовало поставить в док, но обошлось и без этого. Начальник технического отдела флота инженер-капитан 1-го ранга И. Я. Стеценко предложил приварить специальные угольники к кронштейну, чтобы предотвратить смещение втулки. Работы производили на плаву, что позволило ввести лидер в строй на несколько дней раньше требуемого срока, а плавдок использовать для других кораблей. И поскольку переход от нефтепричала к Широкому молу произошел по причине «самодеятельности» оперативного дежурного флота, то его не раз поминали далеко не лестными словами… [192]