На ходовом мостике

В строю боевого охранения

Николай Иванович Минаев был в приподнятом состоянии духа: первый боевой выход «Незаможника» совпал с первым самостоятельным выходом в море командира корабля. Приняв наши с комиссаром поздравления, он занял свое место на ходовом мостике. Исподволь наблюдаю за командиром: держит себя уверенно, команды отдает ровным голосом.

Море было спокойно, день солнечный. Внешне наш первый боевой выход в море не отличался от учебного в мирное время. Но это только внешне. Внимательный взгляд мог подметить, как, выйдя на верхнюю палубу, кто-нибудь из котельных машинистов или трюмных первым делом обшаривал взглядом небо и водную поверхность - нет ли самолетов противника и не показался ли перископ подводной лодки. По опыту других кораблей мы кое-что уже знали о повадках фашистских летчиков. Они атаковали наши корабли, заходя из-под солнца или из-за облаков, а самолеты-торпедоносцы - со стороны темной части горизонта, причем атаковали группой и с разных направлений.

Не исключалась возможность встречи и с подводными лодками противника.

Время от времени спускаюсь с мостика, обхожу боевые посты с тем, чтобы еще раз перепроверить ход боевой подготовки. Почти у всех орудий поочередно работают расчеты. Подхожу ко второму 102-мм орудию. Старшина 2-й статьи Яков Штейн проводит тренировки с заряжающими. Задаю несколько вопросов о причинах возможных пропусков, затем даю вводную: «Клевант {4} оборвался!» Старшина тут же отдает приказание: «Заменить клевант!» Но, увы, запасного на месте не нашлось.

- А еще собираетесь бить фашиста! Ведь случись подобное во время боя, фашист вам только спасибо скажет!

Расчет стоит, опустив головы, молча выслушивает упреки. Но окончательно подавлять людей нельзя. Говорю:

- Носы не вешать, а сделать выводы. Больше ответственности и предусмотрительности. [61]

Конечно, никто из командного состава корабля не рассчитывал, что первый выход в море пройдет совершенно гладко. Более того, именно сейчас мы старались выявить как можно больше недоделок, упущений, с тем чтобы в будущем их не повторять. Вон и комиссар Мотузко обходит расчеты, спешит на бак к орудию № 1, которым командует Леонид Сага. Я отправился на пост сбрасывания глубинных бомб. Вдруг раздался сигнал боевой тревоги. На пост поступила команда: «Большая серия, бомбы… товсь!» Пока добежал до ходового мостика, с носового орудия началась стрельба. Что случилось? Где противник? Ни в воздухе, ни на море никого нет.

Когда я взбежал на мостик, командир корабля уже прекратил стрельбу. Все присутствующие здесь находились в замешательстве, и больше всех вахтенный командир старший лейтенант Борзик. Выясняется, что двумя минутами раньше от дальномерщика поступил доклад: «Перископ прямо по курсу, дистанция сорок три кабельтовых!» Возможно, будь на месте дальномерщика кто-либо другой, а не краснофлотец Василий Шкуропат, к его докладу вахтенный командир отнесся бы с меньшим доверием. Да и доклад был сделан столь взволнованно, что Борзик не дослушал вторую его часть о большом расстоянии и поспешил объявить боевую тревогу. В результате оказалось, что мы обстреляли плывущую корягу, которая, действительно, походила на перископ.

Наконец страсти улеглись и на корабле вновь была объявлена готовность № 2. Но Борзик никак не мог прийти в себя, его звучный баритон потерял уверенные интонации, а глаза боялись перехватить насмешливый взгляд товарищей.

Комиссар попытался подбодрить Борзика:

- Первый блин всегда комом, в следующий раз подобного не произойдет. Верно?

Борзик с благодарностью смотрит на Мотузко:

- Могу в этом поклясться!

- Зато вы действовали смело, без колебаний, не побоялись взять на себя ответственность. И расчеты орудий показали, что умеют действовать быстро и решительно.

Слышавший весь этот разговор Минаев не без скрытой усмешки уточняет:

- Но все же, думается, товарищ Борзик предпочел бы открыть огонь по противнику, а не по плавающему бревну. [62]

Что и говорить, случай досадный, а причина - слабая организация не где-нибудь, а на ходовом мостике. Это все понимают и потому еще долго испытывают чувство неловкости…

Конец дня и ночь прошли без каких-либо происшествий, главное наше внимание было уделено наблюдению за воздухом и водой, отработке докладов на главный командный пункт. Наши зенитчики продолжали оставаться в состоянии повышенной боевой готовности, а орудийные расчеты проводили учения и тренировки.

Перед заходом солнца дважды появлялись в небе самолеты-разведчики противника, однако к нам они не приближались и никаких последствий мы не ощутили.

Утром в заданном месте мы встретились с конвоем, состоявшим из плавдока грузоподъемностью 5 000 тонн, который буксировал ледокол «Макаров» и буксир «СП-13». Шли они в охранении канонерской лодки «Красная Абхазия» и трех сторожевых катеров. С воздуха их прикрывали истребители. Несмотря на мощные буксировщики, скорость хода едва достигала четырех узлов. «Незаможник» обменялся позывными с канлодкой и встал в голову конвоя.

Делать большие переходы столь малым ходом нам не приходилось; еще не встретившись с противником, мы уже понимали, что для его авиации наш конвой представляет собой почти неподвижную мишень. Следовательно, чтобы сохранить жизнеспособность гражданских судов и свою собственную, главное внимание следовало обратить на противовоздушную оборону: научить зенитчиков без промедления открывать огонь по самолетам противника, быстро переносить огонь с одной цели на другую. С боевой выучкой нельзя было медлить, поэтому на всем пути до Севастополя мы при любой возможности продолжали отработку действий зенитных расчетов. С первого же похода мы почувствовали большую ответственность за сохранность конвоируемых судов, фактически лишенных оборонительного маневра.

А Николаев оказывался во все более сложном положении. Все чаще уходили из города конвои в восточные порты с заводским оборудованием, ценностями города, эвакуировалось гражданское население. Кроме «Незаможника», в конвое ходили эсминцы «Фрунзе», «Шаумян», «Беспощадный», «Бойкий», «Бодрый», «Безупречный». Уже со второго похода в Николаев начали переводиться [63] в восточные порты недостроенные крейсеры «Куйбышев» и «Фрунзе»; лидеры «Киев», «Ереван»; эсминцы «Огневой», «Свободный» и «Озорной», а также вспомогательный крейсер «Микоян» и несколько подводных лодок. Операции по переводу кораблей осложнялись тем, что они, недостроенные, до предела были загружены заводскими станками, механизмами, оборудованием. На них же эвакуировались рабочие судостроительных заводов, большинство с семьями. Такой перегруженный корабль, не имеющий своего хода, походил то ли на перенаселенный дом, то ли на плавучий завод, на котором по каким-то причинам оказались остановлены станки. Фашистским летчикам транспорты казались легкой и лакомой добычей. Самолеты-разведчики постоянно дежурили в небе, стараясь не упустить момента выхода кораблей в море. И как только им удавалось засечь появление конвоя, минут через десять-пятнадцать следовало ждать налета «юнкерсов».

В первый бой с авиацией противника мы вступили уже во время следующего похода в Николаев. Еще можно было различить тонкую полоску берега, когда мы увидели три быстро приближающихся бомбардировщика и услышали низкий, давящий на уши гул. Весь конвой сыграл боевую тревогу. Зенитные расчеты пришли в движение, обратив жерла стволов в сторону «юнкерсов». Но фашистские летчики не теряли время даром: самолеты рассредоточились и каждый начал осуществлять маневр для бомбометания. Я видел, как буквально сросся с орудием двадцатилетний комендор Фадей Арсенов, ловкий, быстрый в движениях, с прекрасной реакцией. Он и на тренировках умел с поразительной быстротой схватить цель, чтобы своевременно открыть огонь. Их зенитная пушка заговорила не раньше и не позже, чем следовало. Снаряды начали рваться под ближайшим к нам самолетом. Два других тем временем пытались атаковать конвой с разных направлений. По ним били зенитчики сторожевых катеров.