Страница 61 из 70
В изданном в те же дни приказе по армии от 25 июля по поводу создавшейся в тылу под влиянием отступления и большевистской пропаганды «животной трусливой паники» Колчак заявлял: «Только трусы, негодяи и изменники могут говорить о какой-то катастрофе».[267] Он требовал от воинских начальников на местах применять к активным сеятелям паники самые суровые кары вплоть до смертной казни, а прочих малодушных увольнять с государственной службы. Вторя ему, омский блок поддерживавших правительство политических партий обратился к населению с призывом не поддаваться панике, а наоборот, еще теснее сплотиться вокруг своего вождя.
Здесь следует развенчать расхожий советский миф о «трех походах Антанты»: дескать, военные действия белых на всех фронтах велись по общему плану, который координировали военные представители держав Антанты: сначала наносили главный удар на Востоке, а на Юге и других фронтах – вспомогательные, потом, когда этот план потерпел крах, распределили роли наоборот. Никакой планомерной координации, к сожалению, не было, так как не было реального единого центра. И сам этот миф создавался только затем, чтобы подчеркнуть другой миф, политически выгодный большевикам, – о якобы руководящей роли «западных империалистов» по отношению к Белому движению. На самом деле наступления велись там, где оказывалось больше сил и где более уязвим был противник. Сначала успех сопутствовал колчаковской армии, потом, когда красные перебросили против нее все свои резервы и сломали ей хребет, ударная роль перешла к армии А.И. Деникина, пока ее не постигла та же участь. А Запад больше помогал тем из белых армий, которые на данный момент были сильнее и удачливее. Для реальной координации не было даже чисто технических возможностей, хотя бы из-за отсутствия прямой телеграфной связи между Востоком и Югом: сообщение между ними шло кружным путем через заграницу и растягивалось порой на несколько недель.
Что касается держав Антанты, о полном отсутствии согласованности в их действиях по русскому вопросу (как в политическом, так и в военном отношениях) говорят и мемуары их представителей при Колчаке, и работы зарубежных историков (Дж. Кеннана, П. Флеминга).
Паника на Востоке временно утихла, когда в августе армии удалось закрепиться на западных рубежах Сибири, а громкие успехи Деникина на Юге еще питали надежду на то, что положение поправится. «Скрипят виселицы для красных комиссаров, – писала «Сибирская речь» после известия о взятии Деникиным Орла 18 октября 1919 года, – мылятся для них веревки». Отчасти присмирела и внутренняя фронда в страхе перед надвигавшимся большевистским смерчем. Сам Колчак верил в то, что неудачи носят временный характер. В письме жене от 15 октября 1919 года он писал: «Я знаю одно, что я нанес большевизму и всем тем, кто предал и продал нашу Родину, тяжкие и, вероятно, смертельные удары. Благословит ли Бог меня довести до конца это дело – не знаю, но начало конца большевиков положено все-таки мною».[268]
Когда же военное счастье изменило и Деникину, была подорвана вера в успех всего дела.
Еще в августе газеты констатировали: «Все наблюдатели русской жизни в один голос отмечают рост оппозиционности, недовольства и глухого брожения в самых разнообразных общественных кругах».[269]
Теперь эти настроения усилились. Упала и вера в самого Колчака среди населения и в самом его окружении. По свидетельству одного из министров, теперь «кругом уже говорили, что адмирал несет с собой несчастье».
В тревожные октябрьские дни 1919 года он написал последние письма жене и сыну. Переписка с женой была редкой, и, судя по ней, отношения между супругами становились все более натянутыми. В последнем письме к жене Колчак написал: «Победителя не судят, а уважают и боятся, побежденному – горе!».[270] В письме сыну Колчак завещает ему идти «по тому пути служения Родине, которым я шел всю свою жизнь». «Читай военную историю и дела великих людей и учись по ним, как надо поступать», – пишет адмирал 9-летнему Славе.
Как водится, люди начинают искать в поражениях конкретных виновников, даже когда причины лежат в объективной плоскости. Так и Колчак. В неудачах он винил генералов, тылы, военное и другие министерства, указывал на некомпетентность, небрежность, даже нечестность отдельных чиновников и аппарата в целом.
Действительно, и в гражданском, и в военном ведомствах, сильно раздувшихся, подвизалось немало временщиков, людей нечистых на руку, спешивших нажиться в обстановке смутного времени. Пышным цветом расцвели воровство и коррупция.
С другой стороны, находилось все больше охотников обвинять в неудачах самого Колчака. Да и сам он заметно менялся: становился все более неровным, то вспыльчивым до исступления, то молчаливо угрюмым. Надвинувшуюся беду он переживал очень тяжело.
Из дневника генерала М. Жанена (7 ноября 1919 г.):
«Колчак похудел, подурнел, выглядит угрюмо, и весь он, как кажется, находится в состоянии крайнего нервного напряжения. Он спазматически прерывает речь. Слегка вытянув шею, откидывает голову назад и в таком положении застывает, закрыв глаза».[271]
После крушения обороны на Тоболе серьезных боев на Восточном фронте не было. Началось поспешное отступление на восток. Колчак еще пытается воодушевить свои войска, возлагает последние надежды на добровольческие «дружины Святого Креста». В своей речи на празднике «крестоносцев» 26 октября 1919 года он заявил: «Так хочет Бог, и потому я уверен, что мы победим».[272] Но надежды эти были тщетными. Дружины «крестоносцев» были слишком малочисленны, основная часть войска потеряла боевой дух, а резервов больше не было. Боеспособность сохранил лишь 30-тысячный корпус В.О. Каппеля.
Красная армия приближалась к столице Колчака – Омску. Понимая, каким моральным ударом станет потеря этого города, Верховный правитель до последнего надеялся удержать его. 1 ноября он обращается к населению Омска с призывом к обороне города. Откликаясь на этот призыв, Омская городская дума и совещание представителей правительства и общественных организаций постановляют превратить белую столицу в «вооруженный лагерь». Вокруг города начинают спешно рыть окопы.
Но численное соотношение красных и белых войск и подорванное моральное состояние белой армии вынуждают военачальников убедить Колчака, что в таких условиях Омск может стать ловушкой, в которой они будут окружены. При этом они ссылались на пример М.И. Кутузова, который временно пожертвовал Москвой ради сохранения армии. Однако в душе все они, не исключая и Колчака, понимали, что при отсутствии резервов надеяться на реванш безнадежно. Надежда могла еще оставаться только на успех А.И. Деникина. Но и Деникину на рубеже октября–ноября боевое счастье изменило.
Делать было нечего. 14 ноября 1919 года Омск был сдан без боя, не дожив четырех дней до годовщины власти Колчака. Правительство переехало в Иркутск. За ним первыми ринулись чехи, захватившие (благодаря своему положению охраны магистрали) лучшие железнодорожные эшелоны, тогда как русские части отступали пешком по глубокому снегу.
С падением Омска была окончательно утрачена вера в победу среди армии и всего населения. Впечатление было тем более тяжелым, что власти до последнего заверяли всех, что Омск сдан не будет. Теперь уже не только оппозиционные, но и либеральные круги, ранее безоговорочно поддерживавшие Колчака, начинают почти открыто (хотя и в весьма корректной форме) критиковать его.
Из томской газеты «Сибирская жизнь», посвященной годовщине колчаковской власти и опубликованной на 4-й день после падения Омска:
267
Сибирская речь. 1919, 27 июля.
268
Военно-исторический вестник. Париж. 1960. № 16. С. 18.
269
Свободный край. 1919, 31 августа.
270
Колчак Р.А. Адмирал Колчак. Его род и семья. // Военно-исторический вестник, Париж, 1960, № 16. – С. 13.
271
Жанен М. Указ. соч. – С. 133.
272
Сибирская речь. 1919, 28 октября.