Колдовство любви

– Никому и не было причинено вреда, – напомнил он ей, – а один человек, напротив, даже излечился от алкоголизма.

Он улыбнулся.

– Так что, в конечном итоге, ему даже продлили жизнь.

Она взглянула на него.

– Интересно, ты осознаешь, что начал распрямляться за то короткое время, что пробыл здесь?

– Я скептик по характеру и циник по профессии. Поэтому два дня, проведенные где угодно, не могут сильно меня изменить.

– Да ну, признайся, ведь тебе сегодня понравилось на карнавале.

– Пожалуй, да. Как эксцентричное приключение.

Она склонила голову набок, как делала это всегда, когда думала о чем-нибудь.

– Эксцентричное – совсем не всегда плохое.

– По-видимому, да. По крайней мере, город стоит на этом.

– В свой офис можно было бы просто позвонить.

От смены темы разговора он несколько спешил:

– Что?

– Совсем не нужно ехать в Нью-Йорк, чтобы сказать своему помощнику, что ему следует делать. Ты мог бы остаться здесь и передать инструкции по телефону.

Несколько секунд он просто смотрел на нее. Ее глаза опять излучали огонь и волшебство, и ему захотелось сделать так, как она говорит. И как это только ей так ловко удается околдовывать его, когда вокруг столько народа? И какого черта он позволяет ей это делать? С усилием отведя от нее свой взгляд, он сделал глубокий вздох, как бы пытаясь проветрить свое тело, освободить его от ее колдовских чар. После того, как ему удалось снова прийти в себя, первое, что он заметил, была статуя.

Вдруг его осенило, почему это чертовое изваяние так тревожит его.

– Ведь у этой лошади нет всадника. Она проследила за его взглядом.

– Правильно, нет.

– У статуи есть сапоги в стременах, но нет самого всадника.

– Дети иногда кладут пасхальные яички в эти сапоги.

– Но я никогда еще не видел статуи с одной лошадью, но без всадника.

– Но, как ты уже сказал, Хилари – уникальный город.

– Я не говорил, что уникальный.

– Мне кажется, что «уникальный» – очень хорошее слово.

– Мне кажется, что если есть лошадь, то должен быть и всадник.

– Обычно должен быть, – согласилась она.

– Почему же это городу взбрело в голову установить памятник лошади?

– Собственно говоря, это не так. Статуя установлена в память о солдате-северянине Джоне Миллере, который спас наш город во время гражданской войны. Он прискакал сюда до прихода своих, чтобы предупредить город об опасности. Их генерал тогда отдал приказ никого не брать в плен.

От ее спокойного, рассудительного объяснения ему стало не по себе.

– Почему он сделал это?

– Семья Джона, как и он сам, жила в Балтиморе, но перед войной он был здесь в гостях у своих друзей и влюбился в одну из наших девушек – Присиллу Дэвенпорт. Поэтому он не мог допустить, чтобы и она, и все остальные жители города погибли.

– Это чудесная история, но я не понимаю, почему город решил увековечить не его, а его коня. Почему бы не изобразить его верхом на своем коне?

– Как бы город ни был благодарен Миллеру, его жители, которые были конфедератами, не могли допустить, чтобы в центре их города стояла статуя солдату-северянину.

Ну, конечно, он должен был сразу догадаться об этом.

Она взяла его за руку, и они пошли. Он начал привыкать к тому, что она все время берет его за руку. Это уже больше не путало его. Она искоса взглянула на него.

– Твои тетушки сказали мне, что у тебя были только очень реалистически мыслящие, сдержанные, нацеленные на карьеру женщины. И что они всегда имели разумную жизненную цель.

Он споткнулся. Опять, как уже много раз до этого, она умело осадила его, – Откуда, черт возьми, они знают об этом?

– Твоя мама часто обсуждала с ними этот вопрос.

Это было для него откровением. Хотя он и знакомил свою мать с женщинами, с которыми встречался, она никогда не выражала своего мнения о ник.

– Они очень подходили тебе.

– Ты все-таки необычный человек, – пробормотал он, качая головой.

Они теперь были у ее магазина, и она открыла входную дверь.

– Я – обычная, – сказала она, повернув к нему свою голову и глядя на вето через плечо. – Побудешь со мной немного – и сам убедишься в этом.

Они вошли в ее магазин. Он услышал щелчок захлопывающейся двери и сразу почувствовал беспокойство и огромное возбуждение. Слабый свет тихо струился сквозь переливающуюся материю, которая отгораживала дальнюю стену и комнату в ней. В этих сумерках маски и костюмы приобретали призрачный вид.

«Пожалуй, я согласился бы быть здесь и с ведьмой», – подумал Ноа. Наверное, он окончательно сошел с ума.

Когда они поднялись наверх, Раиннон вдруг почувствовала, что не может ни на чем сконцентрироваться. Мерлин уселась ей на плечо, и с ней она отправилась варить кофе. Она отсыпала кофе, налила в кофейник воды, взяла в руки шнур, посмотрела на розетку и уронила шнур на пол. Ей совсем не хотелось варить кофе. Она хотела быть рядом с Ноа. Ей страшно хотелось уговорить его остаться.

– У меня осталось мало времени, совсем мало времени. Улетай, Мерлин.

Сова улетела на шкаф.

Сидя на софе, Ноа видел, как пролетела сова.

– Она очень привязалась к тебе, не так ли?

– И я к ней, – ответила Раиннон, возвращаясь к нему и садясь рядом. – Ту первую неделю, когда было неясно, выживет она или нет, я насильно кормила ее из рук мясной пищей для малышей каждые тридцать минут. И так круглые сутки. Я была счастлива, что мне удалось спасти ее. Но я не собиралась делать ее домашней. Я думала, что когда она вырастет и сможет летать, она обязательно улетит.

Однако Мерлин решила остаться со мной. Временами она все-таки улетает, но всегда возвращается.

Он понял, что у нее был магнетизм, который притягивает к ней живые существа, заставляет их желать, чтобы она была рядом.

– Мы еще по-настоящему не познакомились друг с другом, – нежно сказала она и пересела на сундук напротив него, чтобы быть к нему лицом.

– Пожалуй, да.

Мысль о том, что человек может узнать все о Раиннон, была слишком притягательной, но и пугающей. Возможность снять с нее ее мистическую, сбивающую с толку оболочку и увидеть то, что у нее внутри, было слишком сильным искушением, с которым он не мог справиться. Но это было также слишком нереальным. И до тех пор, пока он помнил об этом, он был в безопасности.