Время делать ставки

— Нечто такое есть… по порядку, — пробормотала та и на некоторое время онемела, когда я представила ей контракт со значащимися там суммами. Честно говоря, я ожидала, что Клепина поднимется и молча уйдет, подумав, что над ней издеваются. Аванс в две тысячи долларов — для простого обывателя сумма, слабо укладывающаяся в голове. Особенно если это только аванс.

Но Ноябрина Михайловна неожиданно проявила себя с лучшей стороны. Она взяла контракт и, вдохнув воздуху в грудь, подписала дрожащей рукой. Потом зажмурилась, верно, для того, чтобы не видеть сочетания своей подписи и диких нулей в гонорарной части документа, протянула бумаги мне. Я пожала плечами и аккуратно уложила их в папку.

— Ну что же, — сказал Родион. — Я вас слушаю очень внимательно.

3

— Дело в том, что семья моего сводного брата… — начала Ноябрина Михайловна, — она… она всегда нас использовала. Это всегда так было. Еще когда мой папа женился на матери Ивана и мы стали жить вместе… Иван и его мать на нас ездили. Теперь, когда мой папа и моя мачеха, мать Ивана, давно уже умерли, осталось все то же самое: Иван получает все лучшее, а я… а мне — не везет. Ну вот такая я по жизни. Он так меня и зовет: невезучка. Вот так.

«А что ж, похоже, — думала я, — судя по всему, запас невезучести у этой дамы очень большой, потому как она распространяет его еще и на своего мужа и своего сына. Те тоже какие-то… чахлые».

— Иван быстро заработал большие деньги и выдвинулся, — продолжала посетительница, — он вообще очень… очень расторопный парень. Про таких разные завистники говорят: о-от, наворовал, скотина, народного добра, нахапал, на крови людской нажился-натрескался! А кто говорит? Кто говорит? Кто сам ничего сделать не смог в жизни! Если такой умный — укради, как он, Иван! Но так укради, чтобы тебя не в тюрьму посадили, а в законодательное собрание, да еще почет и уважение оказывали и как мецената и благотворителя хвалили. Вот так. Нет, я Ваню не оправдываю. Он свои деньги недобрым путем заработал. Он и мне предлагал помочь… денег предлагал, чтобы я свое дело открыла… да только я прогорела, долгов только понаделала. Он, Иван, долги, конечно, погасил, то есть… сделал так, чтобы их как бы не было. А мне сказал: эх ты, невезучка. Это все еще до кризиса было. А после кризиса у него у самого не заладилось, только сейчас стал выправляться. А я уж больше и не пыталась. Нет у меня коммерческой жилки, понимаете, — словно оправдываясь, сказала она.

— Ясно. Но это к делу не относится.

— Да, да. Не относится. Так вот, у Вани семья небольшая: он да его сын Илюша, это еще от первого брака, от Таньки. Правда, есть у него еще третья жена, я ее Камиллой Романовной зову, а Саша, мой муж, за глаза Кобылой Барановной… значит.

Я беззвучно засмеялась.

— Иван человек тяжелый, — продолжала Клепина, — он мне так и сказал: «Если, Нонка, с сыном что-нибудь случится, я тебя под асфальт закатаю, так и знай! Сейчас дорог много строится, так что найдут лет через тысячу, при раскопках. Или вообще не найдут».

— И что же?

— Не найдут, — жалобно выговорила Ноябрина Михайловна, и на глазах ее выступили слезы, — он такой… он может. Он да… может.

— Понятно, — в который раз сказал босс, — я наведу более подробные справки о вашем сводном брате, о нем пока что больше не будем. Перейдем к этому вашему Илюше. При каких обстоятельствах он пропал? Расскажите подробнее.

— Он… он сказал, — волнуясь, произнесла Ноябрина Михайловна, — что пойдет в магазин за кефиром. Но это он так, издевался. Он никогда не пьет кефира. Ему подавай что-нибудь дорогущее… новомодное. Избалованный ребенок. Как он ест!.. Поковыряет, расшвыряет по тарелке и уйдет. Мученье с ним! А ничего не сделаешь. С деньгами у нас плохо, а Иван всегда хорошо подкидывает, когда… вот так. Илюша… он над нами постоянно издевается. Особенно над Игнатом. Игнат у нас неразговорчивый, не очень развитый, а Илюшка мальчишка бойкий, хоть ему и всего-то семь лет. Скоро восемь… уже почти восемь, да. Но он хитрый, жестокий… а Игнат — он мягкосердечный, так что ему всегда доставалось от младшенького.

— Доставалось? Ну, например.

— Вам, наверно, будет смешно… — едва не плача, проговорила Ноябрина Михайловна, — но только у этого бесенка фантазия… как фонтан у него фантазия! Чего он только не придумает, чтобы, значит, нас зацепить! То подложит кошку в микроволновую печь, то бросит в уборную петарду, которые на футболе… а то он пару раз Игната пугал… нет, не буду.

— А как относится к Илье ваша семья? — цепко спросил Родион.

Клепина заколебалась. Ее полное лицо пошло волнами.

— Ну… — протянула она. — Ка-ак… я даже не знаю… ребенок он еще… ну и…

— Зато я знаю, как к нему соседи относятся, к этому чудному Илюше, — вдруг подал голос Сванидзе. — Все-таки я сосед этого самого Сереброва. Терпеть они его не могут, вот что. Шкодный мальчонка, каких свет не видывал. Уж как он любит выставиться, так уж хлебом не корми. И еще он страдает пироманией.

— Что? Как? — всполошилась Ноябрина Михайловна. — Какой еще… пиро-ма… кушать, что ли, любит? Так я же говорю — плохо он кушает…

— Пироманией, — до отвращения привычным мне поучительным тоном начал Берт Эдуардович, — называется настойчивое стремление везде и всюду внедрять огненную среду. Поджигать. От греческих слов «пирос» — огонь и «мания»… понимаете. Проще говоря, упрощенно, пироман — это человек, который любит совершать поджоги. Как Герострат.

Судя по ошеломленному лицу гражданки Клепиной, о Герострате ей слыхивать не приходилось, а пироманию она посчитала опасной болезнью — типа ОРЗ, чесотки или краткосрочного запора.

— Так что Илюша Серебров особой любовью двора не пользовался, — продолжал Сванидзе, — все только и ждали, пока Иван Алексеевич Серебров дождется окончания строительства своей новой элитной квартиры в комплексе «Вертикаль» и переедет туда. Боятся его люди, — непривычно коротко закончил он.

— Хорошо. Я вкратце принял к сведению. Значит, вы опасаетесь своего сводного брата и хотите, чтобы Илья был найден до того, как приедет его отец. Куда он уехал, вы говорили?

— В Германию.

— Да, правильно, в Германию. А когда он вернется?

Ноябрина Михайловна бросила растерянный взгляд на Сванидзе, потом медленно развернулась всем телом в нашу с Родионом сторону и ответила:

— Сегодня.

Воцарилось молчание. Наконец босс поднялся из-за стола и отчеканил:

— Значит, так, любезная Ноябрина Михайловна. Если отец мальчика приезжает сегодня, то скрыть от него факт исчезновения Илюши можно только чудом, потому что найти мальчика в течение сегодняшнего дня — это фантастика. Причем ненаучная.

— Но он тотчас же улетает в Италию еще на неделю…

— Так! А сколько он намерен присутствовать в Москве?

— Сегодня… сегодня ночь, а завтра утром у него самолет до Милана…

— Сегодняшняя ночь. То есть, вы хотите сказать, вам стоит протянуть ночь, как-то утаив от Ивана Алексеевича факт пропажи сына, — и дальше вы будете иметь недельную передышку, не так ли?

— Да… вы правильно сказали. Мне лишь бы… лишь бы он сегодня не узнал, а дальше я заплачу, сколько надо… чтобы Илюшу…

— Это я уже слышал. Что скажешь, Мария?

— А что я могу сказать? — подала голос я. — Исчез мальчик. Судя по тому, что я тут услышала, он сам мог подшутить над своими опекунами, и эту версию тоже можно отработать. Но не как основную, а как одну из теоретически вероятных. Но главное, как я поняла, — это не допустить, чтобы этот милый Иван Алексеевич Серебров узнал о пропаже сына.

— Совершенно верно, — кивнул босс. — Вот что, Октябрина Михайловна, вы можете пока ехать домой, мы свяжемся с вами в самом скором времени и уведомим, как нужно себя вести. Эдуард Альбертович вас довезет.

То, что босс начал путать имена и отчества, могло свидетельствовать только об одном: Шульгин уже включился в дело, сколь бы банальным и малоинтересным оно ни представлялось.

Услышав свое переставленное местами имя-отчество в сочетании с глаголом «довезет», изгоняющим его из нашего офиса, Сванидзе недоуменно поднял брови и проговорил: