Дегтярев

Как раз в это время Федоров получил за автомат большую премию от Советского правительства. Эту премию Федоров разделил поровну со своим учеником и помощником Василием Дегтяревым, так много и самоотверженно трудившимся над его винтовкой.

На эти деньги Дегтярев купил отдельный домик, а в небольшом сарае около него оборудовал мастерскую. В ней он и начал работу над отдельными частями будущего пулемета.

Об этом времени так вспоминает его ученик, Герой Социалистического Труда конструктор оружия Георгий Семенович Шпагин:

«...Как-то раз Василий Алексеевич пригласил меня к себе домой.

Открываю калитку, вижу: он с топориком что-то мастерит по хозяйству.

— А, Георгий Семенович, здравствуй! Очень хорошо, что пришел. Идем-ка, я тебе какую штуку покажу!

Подводит меня к сараю, открывает двери.

— Гляди!

Гляжу я, а там целая мастерская: ножной токарный станок, небольшой верстачок и ящик с инструментами.

— Это моя домашняя мастерская, — говорит Василий Алексеевич, а сам улыбается: доволен, что огорошил меня.

Я подошел к станку, попробовал, — хорошо идет! Потом стал перебирать и рассматривать инструменты. Из инструментов мне особенно понравился наш русский топор с замечательным березовым топорищем, легкий, удобный, острый, звонкий.

— Можно, Василий Алексеевич, попробовать топорик?

— Отчего же нельзя, пожалуйста!

Я взял дощечку и начал с наслаждением тесать.

Он смотрел, смотрел, да и говорит:

— А ты, Георгий Семенович, никак, и по столярному можешь?

— Могу, плотничал с отцом. Может, помочь по-хозяйству?

— Нет, спасибо, сам управлюсь.

Смотрю на сарай, а у него один бок совсем покосился. «Вот тебе, — думаю, — и работа». Скинул тужурку и давай хозяйничать. Он вначале думал меня отговорить, но, видя, что я вошел в азарт, и сам стал помогать. Дело у нас спорилось, и хоть работы было порядочно, все-таки с сараем управились до темноты.

После пили чай из старинного тульского самовара, и этот чай мне почему-то запомнился на всю жизнь.

Еще до этого вечера я проникся к Василию Алексеевичу каким-то особым уважением за его прекрасное мастерство и хорошее душевное отношение, а этот вечер нас окончательно подружил.

Теперь Василий Алексеевич стал называть меня по-дружески — Семеныч. Он вообще, в силу тульской привычки, людей, к которым относился по-приятельски, называл по отчеству и сокращенно, как бы ласкательно: Прокопыч, Мироныч, Никитич.

Тяжелые условия работы при царском режиме повлияли на характер Дегтярева. Он был очень замкнут и ни с кем никогда не делился своими замыслами. Потом, с годами, его характер сильно изменился, но тогда, в первые годы советской власти, он был именно таким. Мы были с ним дружны, он охотно говорил мне о замеченных им недостатках в тех или иных системах, говорил даже о том, как, по его мнению, от них избавиться, как бы приглашая к этой работе меня, но о том, что думает делать он сам, — ни слова!

Я знал, что дома после работы Василий Алексеевич подолгу работал в своем сарае, что-то мастерил. Я и сам не раз заставал его за станком или верстаком, но он ни разу не рассказывал мне о своей работе. Если я пытался спрашивать, он отшучивался или уверял, что делает разные мелочи по-хозяйству.

В мастерской он тоже часто оставался по вечерам, что-то вытачивал, фрезеровал. Не только я, но и другие слесари догадывались, что он что-то изобретает, но что именно, не могли себе представить...»

Перебирая в памяти различные системы автоматического оружия, Дегтярев старался — уже в который раз! — разобраться в их достоинствах и недостатках, решить, по какой системе разрабатывать задуманный пулемет.

Система подвижного ствола, по которой создавались винтовка и автомат Федорова, многие винтовки Токарева, а также пулеметы Максима, Мадсена, Шоша, казалась Дегтяреву наиболее сложной. В этом его убеждала пятнадцатилетняя работа совместно с Федоровым над созданием многих образцов автоматического оружия.

Система с неподвижным стволом, по которой. был сделан им автоматический карабин, казалась ему проще и надежнее. По этой системе были спроектированы пулеметы Гочкиса, Сент-Этьена, Льюиса.

Изучая эти образцы, Дегтярев находил в них много недостатков, но он видел и пути к их преодолению. Он считал, что восемь лет назад, приступая к разработке автоматического карабина, наметил правильный путь, выбрав систему неподвижного ствола.

И сейчас, приступая к работе над ручным пулеметом, он решил сделать его по тому же принципу.

В своей маленькой мастерской Дегтярев приступил к работе над макетом будущего пулемета.

Однако чем больше он работал над макетом, тем ясней становилось ему, что модель получается неудачной. Мысленно представив себе габариты будущего пулемета, он убеждался, что пулемет получится довольно громоздким и, безусловно, не таким легким, как был задуман вначале.

Наличие крышки, скосами которой производилось разъединение личинок, делало всю коробку высокой, а от этого пропорционально увеличивались и другие части.

«Пожалуй, — размышлял Дегтярев, — лучше будет, если я возьмусь за карабин, закончу его, доведу до совершенства, а уже потом примусь за пулемет, чтобы не смешивать эти два типа воедино».

Как-то Дегтярев узнал от Федорова, что сейчас большое значение придается разработке автоматической винтовки, над новыми образцами которой упорно работает конструктор Токарев.

«Почему бы мне не взяться за автоматическую винтовку? — подумал Дегтярев. — Сделать ее по системе карабина не представляет большого труда».

Он даже отложил на время недоделанный макет пулемета и начал готовить части винтовки. Но скоро и эту работу оставил. Внутренний голос твердил ему: «Не то делаешь, Василий, армии нужней пулемет!»

Новый, 1924 год застал Дегтярева в глубоком раздумье над будущим изобретением.

В конце января ударили сильные морозы. Чтобы можно было работать в мастерской, Дегтярев приказывал с утра зажигать все паяльные лампы и ставить их на верстаки около мастеров.

В один из таких дней, намерзшись в мастерской, Василий Алексеевич, придя домой, сел на низенькой скамейке у полыхающей голландки и с наслаждением закурил трубку. Он любил в тихие зимние вечера посидеть у огонька, подумать о своих делах. На этот раз в комнате никого не было, и уютную тишину нарушало лишь тиканье часов да потрескивание березовых дров. На улице тоже было тихо. Сквозь синеватый морозный узор в окна смотрела луна. Изредка слышалось, как скрипел снег под ногами одиноких прохожих.

Василий Алексеевич перенесся мыслями к пулемету.

Мягкими, неслышными шагами к печке подошел кот и стал тереться о его ногу.

— Пришел, приятель, — ласково сказал Василий Алексеевич и, не прерывая своей думы, стал поглаживать рукой по густой шелковистой шерсти. Кот, мурлыча, улегся рядом.

Василий Алексеевич, разморившись от жары, расстелил на полу возле печки полушубок, бросил на него подушку и прилег отдохнуть. Усталость взяла свое, и скоро он уснул крепким сном.

Его разбудили тревожные гудки. Василий Алексеевич быстро вскочил и удивился, что уже утро, — морозный узор на окнах горел розоватым светом восхода. Надев треух и быстро накинув полушубок,

Василий Алексеевич выбежал за ворота. «Уж не пожар ли?» — мелькнуло в сознании.

С вокзала, закутавшись в шали, шли заплаканные женщины.

— Что случилось? — спросил их Василий Алексеевич.

— Беда, родимый, Ленин умер...

Эти слова ошеломили Дегтярева. Смахивая стынущие на щеках слезы, он пошел туда, где тускло горели еще с ночи забытые огни, где, разрывая сердце, ревел заводской гудок.

Во дворе завода молчаливо толпились рабочие, многие с непокрытыми головами. Они все еще не верили, не могли и не хотели верить, что смерть сразила любимого Ильича...

Василий Алексеевич, сняв шапку, подошел вплотную к толпе, тихо спросил:

— Когда?

— Вчера, в шесть часов пятьдесят минут, — угрюмо ответил один из рабочих и, не в силах сдержать слезы, отвернулся.