Страница 31 из 33
«Король награждает верность и карает беззаконие. Повелевает он вам жить в мире и покое! Никто — ни дворянин, ни человек звания духовного, ни крестьянин — никто не имеет права оружием разрешать несогласия и споры! Никто не имеет права нападать, возжаждав поживиться товаром купцов либо урожаем, принадлежащим другому! Да найдут защиту и мужик, платящий десятину, и купец, что отдает торговую пошлину! Да будут защищены они от опасности! Дороги должны быть свободны, и король покарает смертью каждого, кто посмеет разбойничать на больших дорогах. Отныне вы будете помнить о королевском гневе, и золото, даже выставленное в лесу напоказ, останется в сохранности. Король гневается, поелику принудили его повторять сказанное прежде. В гневе своем повелевает он, дабы дворяне, попавшие в руки солдат, были повешены на площади. Предводителю их отсечь голову секирою».
Тут перечислил прелестный посланец имена разбойников, а когда снова отзвучали трубы, продолжил:
«Наказание женщинам таково: да будут они приведены к плахе и к виселицам, да будут они свидетельницами всех казней. А затем изъять у них все их имущество, а самих отвести на землю, где бы жили они с детьми по-крестьянски. Рогачек не должен быть восстановлен, ров его да не наполнится водою, а дом останется в развалинах. Да порастет он травою и лесом, и не поселится там никто. И далее повелевает король: дочь разбойника, именуемую Александрой, казнить как убийцу, а иноземцу за несправедливости, ему причиненные, самому избрать способ казни и время ее свершения. Исполнение последнего приговора откладывается. Женщина на сносях и не может быть казнена, пока не разрешится от бремени. После чего дело пусть рассудит граф Саксонский Кристиан».
Говоря так, прелестный посланник тронул своего белого коня и удалился из города. Не принял он ни угощения, не согласился отдохнуть, и даже конь его, видно, не получил зерна. Передохнул посланец за крепостными валами, в шатре и в одиночестве — в знак того, что король недоволен городом. Прощайте вы, глаголящие металлом уста, ты, сокольничий гнева! О, если бы тебе поручено было привести в исполнение то, что ты передал! То-то бы у тебя, братец, затряслись ручки! Из приговоренных никто не мог слышать речь королевского посланника, кроме Козлика и Миколаша. Старцу связали руки и вывели из темницы на свет божий. Козлик был стар. Глаза его ослабели, и он щурится на свету. В тулупе его гнездится мрак, в его волосах и кусточках усов свил гнездо мрак, гнусный мрак, и Козлик стряхивает его. Он вздрагивает, словно неукротимый зверь, словно лев, на гриву которого положили руку. Вздрагивает он и отряхает тьму, и старческую немощь, и устрашение. Вся его фигура выражает надменность. На лице — гримаса презрения. Он бледен. Какой страшный шрам! Эти губы, изогнутые голубиным крылом! Губы — единственный отпечаток красоты на этом хищном лице.
Подойдя, поклонился он посланцу короля, и стал слушать, вникая в слова приговора. Услышал, что умрет. Какая подлая смерть! Какое зрелище для мещан, у которых мороз подирает по коже, которые сипят, подтягивая челюсть к челюсти, которые с трудом удерживают мочу и слезы!
О, если бы ты подавил вскрик, если бы сумел задержать вздох! Да поможет тебе твоя гордость! Козлик сложил руки на груди, прижал левую ладонь к локтю, а правую — положил на сердце. Он не обронил ни слова, не вскрикнул, ничего не было слышно, кроме громыханья слишком свободных цепей. Тут зазвучали трубы, и толпа обмерла, и показывает пальцем на лицо осужденного и на руки, искалеченные ранами. Мещанки поплотнее закутываются в плащи и отступают. Толпа то сдвигается, то раздается, возникает шум и ропот. Постойте! Еще немного, еще совсем немного! Вновь отворяются двери темницы, три тюремщика выносят Миколаша. Ах, ужас слишком явствен! О, театр, чересчур обнаженный! Куда обернуться! Где отыскать место? Ряды ошалевших ротозеев швыряют вас прямо на это тело, а вы отказываетесь им повиноваться и, упираясь, расставляете ноги. Вы чувствуете голову портняжки и локоть цирюльницы у себя на плече. Процессия все дальше продвигается вперед, и вот она останавливается возле Козлика.
«Государь мой, — говорит Миколаш, — мы брали приступом темницу, но бог оставил нас своей милостию».
И тут Козлик опускается возле сына и, склонившись над ним, отвечает:
«Неужто так и оставил нас бог своей милостию? Нет, бог пожелал, чтобы умерли мы вместе. Вы и я. А твоя мать и сестры останутся жить».
Оковы Козлика лежат на груди у Миколаша, и руки его, упавшие справа и слева, опираются оземь.
«Ты самый любимый сын у меня», — немного погодя заговорил Козлик. Стражники видели эту сцену, и только сила приказа удержала их на ногах. Это приказ из приказов, в сравнении с ним королевское слово значит меньше, чем слово холуя. Злоба против разбойников клокочет в горле у многих зевак, однако никто из них не двинулся с места, лишь капитан Пиво снял свой плащ и прикрыл им Миколаша. Сделав это, поднялся он и сказал солдатам:
«Выведите Маркету Лазарову из темницы. Король дарует ей прощение».
Содеять это внушил капитану бог, и это было ответом на вопрос, который прошептали губы Миколаша. Он не досказал его, заслышав слова капитана, восторг и блаженство объяли его при этом подтверждении справедливости божьей. И вот — ворота темницы распахнуты снова, и снова идет процессия. Выводят Маркету. Начальник тюрьмы берет ее за руку и говорит:
«Ты свободна, иди куда хочешь. Король либо забыл о тебе, либо простил молча». Но Маркета Лазарова не уходит. Ей все равно, что станется с ней и кто ее слушает. Оглядевшись, произносит она ясным голосом:
«Ведите меня обратно. Не уйду я прежде своего супруга. Буду ждать, и даже если вы не впустите меня, я буду ждать у этого порога, как нищенка». Облако тишины уносит эти слова. Прекрасны ли они? Нисколько. Или все-таки они трогают ваше сердце?
Ах нет, нет, нет, нас растрогала Маркета и ее любовь. Всполошенные голубки и голуби с разноперыми крыльями взвились над площадью и, кружа, опустились на гребни крыш. День хорош, хорош, так чудесно сейчас на полях, в то мгновенье, когда вы вслушиваетесь в мелодию незримого инструмента, что наигрывает в светелке соседки. Миг сияния и славного полудня. Но тут раздается позвякивание колокольца. Встаньте, у вас на окне скачет озорной воробышек. Откуда тут взяться голубке! Посмотрите вокруг. Ведь это Болеслава, город, где разыгралась наша история. Здесь, на этом месте, отмеченном камнем, свиделась Маркета Лазарова со своим возлюбленным. Ах, время не стоит на месте, а место — осталось. Здесь слышали люди ее плач и страстные клятвы. На этой площади обручилась Маркета со своим Миколашем при стечении народа, который негодовал и утирал слезы.
Остается нам дорассказать еще о графе Кристиане, об Александре, о жене Козлика и об их детках.
Граф Кристиан? Плачет он, и винит бога, и мерзко богохульствует. Но велика сила сердец. Скорбь опускается на дно сознания. Вы творите омерзительные дела, а по вашим артериям вновь подымается вверх столбик неиспорченной крови. Теперь вам необходимо ответить епископу, хоть он и подлец, съездить домой и снова вернуться в Чехию. Да, да, поверьте, когда граф Кристиан встретился с Александрой, беременность ее была уже несомненна. И он должен был ее судить?! Да нет, он простил убивицу своего сына и мать его ребенка. Но увы! Королевское слово не сбросишь со счетов, что бы там ни стояло. Поехал граф с Рейнером к королю. Снова слушал барабанный бой, и трубы, и тишину, стелющуюся над королевскими дорогами. Короля, однако, лицезреть ему не довелось. И возвратился граф, и заплакал.
Меж тем Маркета Лазарова воротилась на Оборжиште и, вошедши в восстановленный дом, сказала своему отцу:
«Отец, бог поставил тебя моим другом и защитником и вручил он тебе розги, дабы ты наказывал меня, коли сойду с пути истинного. И ты обо мне пекся, я же пренебрегла твоим домом, пренебрегла и обителью божьей. Как я грешна! Скажи мне хоть словечко, чтобы и я получила право говорить. В утробе моей шевелится сын. Как мне разговаривать с ним, ежели ты не снимешь с меня запрета? Наложи на меня епитимью, испытай мою верность, чтобы могла я жить и не умерла вместе с супругом. Испытай мою верность, ибо за душу мою спорит смерть, и шипит она: могила, могила, могила!»