Белые снега

У школьной доски повесили красный флаг с серпом и молотом и пятиконечной звездой. Звезда и молот никого не удивили, но серп вызвал оживленные толки. Улакцев восхитила сообразительность русского крестьянина, который изобрел специальный нож «для резки травы и других растений», как перевел это слово Тэгрын.

Было прохладно, и Сорокин принялся растапливать печку. Вскоре он услышал, как отворилась дверь и в комнату кто-то вошел. Сорокин обернулся — перед ним стоял Пэнкок. Парень смущенно переминался с ноги на ногу, щурясь на свет разгоревшихся жирников.

— Заходи, заходи, — позвал его Сорокин.

— Здравствуйте.

Парень с любопытством оглядел парты, посидел за одной из них, подперев кулаком голову. Потом, улыбаясь Сорокину, прошелся по классу, остановился у черной доски, провел по ней пальцем — палец остался чистым. Это очень удивило Пэнкока. Вот Пэнкок уставился на лозунг. Выражение его лица было настолько серьезным и многозначительным, что учителю показалось, будто парень отлично знает грамоту. Он что-то говорил Сорокину, и тот догадывался: парень хочет учиться, хочет постичь мудрость человека, узнающего новости по значкам, похожим на следы птиц на свежем, только что выпавшем снегу.

Приближалось время подачи сигнала. Сорокин чувствовал, что волнуется.

Появился Драбкин с чайником и едой, завернутой в тряпицу.

— Поесть надо горячего! — сказал он деловито. — Сил прибавит. Ты же почти не спал!

Сорокин с удовольствием выпил чай и посмотрел на часы.

Вчера он поставил время, высчитав его по хронометру шамана Млеткына. Изнутри шаманская яранга отличалась от других только тем, что в ней были необычные для этих мест предметы. Полированный ящик с инкрустацией и железными дисками. Он играл старинные вальсы и военные марши. По стенам было развешано оружие — два винчестера, дробовое ружье тульского завода, еще какое-то ружье вроде кремневого. Возле большого деревянного ларя висел портрет адмирала Колчака.

— Это зачем? — спросил Сорокин.

— Русский бог, — добродушно ответил Млеткын.

Сорокин объяснил, чей это портрет. Млеткын очень удивился, но портрет снимать не стал.

— Пусть висит, — сказал он, — теперь он никому не повредит.

«А в школе нет ни одного портрета вождей пролетариата — не догадались захватить. Хоть сам срисовывай с книги», — с сожалением подумал Сорокин.

До начала занятий оставалось полчаса.

В сугробах, наметенных у стен круглого домика, маячили тени. Кто-то шевелился и у столба с сигнальным котлом. Сорокин пригляделся и узнал своих будущих учеников.

— Заходите, — пригласил их Сорокин, показывая рукой на дверь, — идите.

Сначала один мальчик по имени Уиненер, за ним Кымыргин, девочки Рытыр и Кымынэ робко вошли в круглый домик.

Чуть ли не все ребята явились задолго до того, как Сорокин взял в руки тяжелый железный молоток и стал бить им по медному котлу. Услышав необычный звон, собаки залаяли, завыли. Голоса их смешались с шумом ветра и почти заглушили звон самодельного колокола.

Наконец появился переводчик. Он выглядел важным и значительным в чисто выстиранной камлейке, в пестро расшитых белых торбазах.

Учитель и переводчик вошли в класс и встали у доски.

Драбкин уже успел рассадить ребятишек за парты. И теперь, бросив ободряющий взгляд на Сорокина, он тихонько вышел в соседнюю комнату.

— Товарищи! — громко произнес учитель. И подождал, пока Тэгрын скажет по-чукотски «тумгытури!».

— Вы пришли сегодня в этот круглый домик, чтобы начать новую жизнь, жизнь, которую никогда не знали на этих берегах.

В глазенках девочки, сидящей напротив, Сорокин уловил тревогу.

— Новая жизнь — это счастливая, радостная жизнь. Она еще впереди, но вы делаете к ней первый шаг, первый свой шаг дальнего путешествия.

Тэгрын старательно переводил, но, видно, ему было нелегко. Он вспотел и то и дело вытирал разгоряченный лоб полой камлейки.

— Вы пришли учить грамоту. Что же такое грамота?

Черные пытливые глазенки уставились на Сорокина.

И в них учитель увидел неутоленное любопытство, жажду знаний, смешанную со смутной тревогой.

— Грамота — это большое окно в новый мир, это и широкая дверь, через которую вы придете к людям, живущим далеко отсюда, в России, где есть леса, где растет хлеб и стоят большие города с домами в несколько этажей…

Тэгрын остановился и переспросил:

— Что такое — этажи?

— Это когда одна яранга стоит на другой, — пояснил Сорокин.

— А зачем? — с любопытством спросил Тэгрын.

— Зачем? — Сорокин несколько растерялся. Действительно — зачем? — Так надо.

— А не раздавит верхняя яранга нижнюю? — выразил опасение Тэгрын.

— Нет, — ответил Сорокин. Своими вопросами Тэгрын сбил его.

— Вы поедете в страны, где нет снега, где круглый год цветут цветы, где не замерзают ни море, ни реки, и вы можете купаться в волнах, теплых, как чай…

Тэгрын опять остановился.

— Я не буду такое переводить.

— Почему? — удивился Сорокин.

— Они испугаются, — кивнул он на учеников.

— Как испугаются?

— Они не захотят уезжать в страны, где нет снега и море не замерзает. Как они будут охотиться на нерпу? И зачем залезать в теплый чай?

— Не в теплый чай, а в теплое море, чтобы плавать, — пояснил учитель.

— Как морж? — догадался Тэгрын.

— Вот-вот! — обрадовался Сорокин.

— Все равно никто добром не полезет в воду, разве только нечаянно, — заметил Тэгрын. — У нас так не делают. Если кто и падает в воду, только по неосторожности. И плавать, как морж, никто не умеет…

— Можно научиться, — возразил учитель.

— Значит, ты будешь учить и плаванию?

— Да нет, — Сорокин почувствовал, что урок проваливается. — Главное — это грамота. И начнем мы с грамоты, которая позволит узнать весь мир.

Тэгрын озадаченно смотрел на Сорокина.

— Почему не переводишь?

— Разве нельзя без грамоты узнать мир?

— Нельзя! — решительно заявил учитель и сердито взглянул на переводчика.

— Хорошо, я переведу, — Тэгрын повернулся к ученикам и произнес длинную речь, из которой Сорокин ровным счетом ничего не понял, но почувствовал, что Тэгрын говорил то, что надо.

— Мальчики и девочки, — сказал Тэгрын, — нынче новая жизнь идет на нашу землю. Говорят, где-то есть моторы на вельботах, а Гэмо купил музыкальный ящик, Млеткын привез отмеряющий жизнь прибор, в котором стучит маленькое железное сердце… Все эти чудеса трудно сразу понять. Для этого нужно знать главное — разговор, который белые люди пишут на бумаге, на непрочной белой шкуре неведомого зверя. Там нанесены значки, заклинания, которые помогут узнать многое. С помощью бумажного разговора можно далеко передавать новости и набираться мудрости из множества сшитых вместе обрезков этой белой кожи… Когда я был в Америке, я видел людей, которые с утра погружали свое лицо между двумя тонко выделанными обрезками кожи, испещренными значками, и так они узнавали новости. В Петропавловске русские шаманы-попы извлекали заклинания из крепко сшитых между собой шкурок и даже пели, глядя в них… И вы этому научитесь, если будете стараться. Этот человек, — кивнул он в сторону учителя, — знает грамоту лучше всех, поэтому его и послали к нам… Он расскажет вам о дальних странах и о новой жизни, расскажет о большевиках, которые прогнали Солнечного владыку и дали слово работающим людям.

Сорокин с завистью смотрел, как внимательно дети слушали Тэгрына. Знать бы чукотский язык, уметь бы свободно разговаривать! Сколько бы он сказал им, сколько бы объяснил!

Тэгрын умолк и выжидательно уставился на учителя.

— А теперь будем знакомиться, — сказал учитель, — меня зовут Петр Яковлевич.

— Петр Яковлевич, — повторил Тэгрын и сообщил, что это имя учителя.

— А Сорокин — что это? — спросил один из мальчиков.

— Сорокин — это главное имя, — объяснил Тэгрын, — а Петр Яковлевич — вспомогательное.

— Кличка?

— Не кличка, но так полагается, — серьезно сказал Тэгрын. — У русских такой обычай.