Страница 57 из 89
— Создается впечатление, что ко времени казни заложников все жители Брюсселя выйдут на улицы города, — вслух рассуждал Фолькенхаузен.
Нагель недобро посмотрел на него, дав понять, что не нуждается в его рассуждениях и сам хорошо представляет серьезность положения в Брюсселе, сознает, что история с заложниками достигает кульминации, чреватой опасностью, что надо принимать какие-то меры, которые бы исключили массовое выступление против нового порядка в бельгийской столице. Его односторонне ориентированный разум искал пути решения этой проблемы прежде всего в усилении, ужесточении режима, применении силы, способной сломить сопротивление, подавить демонстрацию протеста. Однако в его сознание все же пробивалась мысль о компромиссном решении. Он не находил конкретной формы ее выражения, но сознавал, что нужно поступить как-то иначе. Мысль об освобождении заложников не раз приходила ему в голову, но казалась настолько нелепой, что он тот час отбрасывал ее, как совершенно неприемлемую.
— Может быть, пойти на компромисс — осторожно спросил Фолькенхаузен.
— Что вы предлагаете, генерал? — поинтересовался Нагель, — У вас есть какие-то соображения?
— Да, есть, господин штурмбанфюрер, — поспешил с ответом Фолькенхаузен, — Обстановка в городе накалена до того предела, когда еще один неосторожный шаг с нашей стороны, и произойдет непоправимое. В военную комендатуру поступают сотни писем, в которых содержатся угрозы в адрес наших офицеров и солдат.
Фолькенхаузен раскрыл лежавшую на столе папку, достал исписанный четким, уверенным почерком лист, стал читать: «Господин генерал! От имени всех бывших военнослужащих бельгийской армии, с исключительным мужеством сражавшихся с войсками вермахта, я протестую против взятия заложников. Смею напомнить вам, что это варварский прием, который вызывает у бельгийцев чувство мести. Силой вашей власти прекратите бессмысленное уничтожение невинных людей. В противном случае вам вновь придется иметь дело с бельгийской армией, которая станет армией партизан. Народ Бельгии вам этого не простит».
Фолькенхаузен положил письмо на стол, сказал:
— В военную комендатуру звонят неизвестные лица, требуют освободить заложников и грозят убийством офицерам и солдатам фюрера.
Нагель недовольно засопел. В гестапо, в тюрьму тоже поступают сотни таких писем, раздаются такие же телефонные звонки.
— Не кажется ли вам, господин барон, что всем этим руководит опытный в организации Сопротивления человек?
Нагель помрачнел, расценив вывод Фолькенхаузена, как упрек гестапо. Достал сигарету, закурил и только после этого сказал:
— Гестапо располагает информацией об этом человеке. Сегодня о нем будет знать весь Брюссель. Жизнь его оценена в двадцать пять тысяч немецких оккупационных марок. Думаю, среди бельгийцев найдутся такие, которым нужны деньги.
— Кто этот человек, если не секрет?
Нагель часто задымил, нервно забарабанил пальцами по столу.
— Полковник бельгийской армии Киевиц. По агентурным данным, он был на командном пункте короля Леопольда во время капитуляции и выступил против нее с категорическим протестом. Затем он куда-то исчез, а сейчас оказался в Арденнах.
— Надеюсь, он будет арестован?
— Бесспорно. Сегодня ночью я арестовал его жену. Она в тюрьме! Если этот Киевиц не явится в гестапо, уничтожим. Его тоже ожидает казнь! — заявил Нагель с обычной для него решимостью и через минуту-другую продолжил уже спокойно, но требовательно, — Что вы предлагаете? Отменить казнь заложников и продемонстрировать бельгийцам наше бессилие найти убийцу?
— Нет, нет, — запротестовал Фолькенхаузен, — ни за что! Справедливость должна восторжествовать. Заложников следует казнить.
— Так что же вы предлагаете? — еще раз повторил свой вопрос Нагель.
Фолькенхаузен убрал с груди по-наполеоновски сложенные руки, подошел к столу, где сидел Нагель, ответил, несколько растягивая слова, словно осторожно вкладывая их в сознание шефа гестапо.
— Заложников, господин барон, по-моему глубокому убеждению, следует вывезти в Германию.
Нагель обратил на него холодный, недоуменный взгляд.
— Что? Вывезти в Германию? — не понял он генеральской мысли.
Предложение Фолькенхаузена оказалось для него таким неожиданным, что он но смог по достоинству оценить его.
— Да, да, — произнес с особым, настоятельным утверждением Фолькенхаузен, — Их надо немедленно удалить из Брюсселя, из Бельгии.
— Что это даст?
— Прежде всего разрядит напряженную обстановку в городе, что весьма важно в данный момент.
— Но их все равно казнят, — напомнил Нагель, — Казнят.
— И пусть. Но сделают это потом. Позже. Когда на улицах Брюсселя не будет столько озлобленных бельгийцев.
«И вооруженных бельгийских офицеров», — подумал Нагель, постепенно склоняясь к тому, что Фолькенхаузен прав.
— А там, в Германии, можете делать с ними все, что захотите — казнить или миловать. Но сейчас надо спасать положение, — настойчиво развивал свою мысль генерал. — Я думаю, что это является главным и для меня, коменданта, и для вас, шефа гестапо бельгийской столицы. Надеюсь, вам небезразлично, что может произойти в Брюсселе, если вы здесь казните заложников.
Убежденная и аргументированная речь генерала сломила Нагеля.
— Да, конечно, небезразлично, — согласился он.
Воодушевленный этим согласием, Фолькенхаузен продолжал:
— Следует немедленно распространить по городу слух, «что заложники будут отправлены в Германию. Но для какой цели, можно не указывать. Пусть бельгийцы сами ломают головы над эти вопросом. Это охладит их пыл, подаст надежду, что казнь могут отменить, и протестовать сейчас нет смысла.
— Но тогда террористка может не явиться к нам, — усомнился в стройности, непогрешимости мысли генерала Нагель.
— Не думаю, — ответил Фолькенхаузен. — Надо знать, вернее, предполагать ее психологию. К явке к вам ее должно привести сознание вины перед заложниками. Но разве отправка в Германию на работу или на казнь мажет изменить ее положение? Ее вина перед заложниками и их семьями остается прежней и неминуемо приведет к нам, — Фолькенхаузен, довольный собой, вновь по-наполеоновски сложил руки на груди. — Не так ли, господин барон? Или у вас имеются другие соображения?
Нагель сдержанно улыбнулся гибкости ума Фолькенхаузена, проявившего завидную предусмотрительность.
— Я воспользуюсь вашим советом, господин генерал, — выразил он благодарность Фолькенхаузену. — Только доложу об этом в Берлин.
— Да, да, пожалуйста, — ответил польщенный Фолькенхаузен.
15 декабря 1941 года конспиративная квартира на авеню Ватерлоо для Киевица и Деклера стала штабом, из которого они руководили протестом бельгийцев против казни заложников.
Разложив на столе топографическую карту Брюсселя, Киевиц (в какой уж раз!) рассматривал расстановку боевых групп, прослеживал маршруты их отступления по городу после совершения убийств немецких офицеров. Его взгляд скользил по карте, обозначенным на ней улицам, паркам, каналам, и он мысленно представлял, как восемь боевых групп по два-три человека в каждой, будут отходить в места надежного укрытия, к поджидавшим их автомашинам.
Все было продумано, детально обсуждено с каждым участником операции, но Киевиц волновался, как волновался в первые часы боя с немцами за крепость Льеж. С началом войны он привык вести операцию с применением войск и боевой техники, имея дело с реальным противником, решать сложнейшие задачи современного боя, а вынужден был заниматься организацией террористических актов, чему никогда не обучался. И эта необученность, неопытность вызывали волнение, которое с приближением к назначенному часу все больше возрастало.
Совместно с Деклером они изучили возможные варианты действий Фолькенхаузена и Нагеля после того, как в Брюсселе прогремят выстрелы возмездия, предусмотрели необходимые меры безопасности и, кажется, имели право на спокойное ожидание начала событий, но спокойствия не наступало потому, что невозможно было заранее определить все те неожиданности, которые могут возникнуть в процессе операции. А они, несомненно, будут — в этом Киевиц был убежден.