Война за империю

Сейчас, при взгляде на гавань с высоты двенадцати тысяч футов Мартину вспоминалась любимая игрушка. Семья, отец, умеренно беззаботное детство…

Дальше, за береговой кромкой, скрытой под сложной сетью портовых сооружений, начиналось море. Сегодня непогода взяла перерыв, и морская гладь поражала нехарактерной для сезона прозрачностью с голубым отливом. Корабли, разбросанные по бирюзовой глади, пускали дымки и оставляли за собой кружевные пенные усы кильватерных следов.

Небо спорило чистотой и глубиной цвета с морской стихией. Несколько харрикейнов вились в воздухе немного выше 'Комарика' подобно хлопотливым чайкам — патруль не дремал. Один из них прошел совсем близко, так, что можно было видеть улыбку летчика, спрятанную между мехом воротника летной куртки и шлемом — как бы тепло ни было внизу, на земле, на высоте в пару миль и при соответствующей скорости — всегда зима. Англичанин взмахом руки приветствовал коллег, Мартин ответил тем же, американец снимал.

Янки дощелкал очередную катушку фотопленки, вновь перезарядил аппарат. Потом снова развернулся к пилоту и отчаянно зажестикулировал. Он что-то быстро, возбужденно говорил, но забыл включить внутреннюю связь, и голос совершенно терялся за шумом моторов.

— Красиво! Да, очень! — совершенно искренне согласился Мартин.

Оператор продолжал размахивать руками все сильнее, затем резко и неожиданно ударил Мартина в плечо, схватил кинокамеру и с некоторым усилием взвалил ее на плечо, направляя в сторону открытого моря.

И тут летчик увидел то, что так заинтересовало янки.

Глава 28

Приглашение Боемира Наталья восприняла благосклонно, однако текущая работа не позволила принять его сразу. Затем Шанов уехал в очередную командировку почти на две недели, после снова навалилась текучка. Но о мысли сходить куда-нибудь вместе не отказались ни он, ни она. И наконец, в первых числах мая, долгожданное мероприятие состоялось…

Наталья повернулась перед зеркалом, критически оценивая себя со всех сторон. Зеркало было большое, еще дореволюционное, заключенное в простую, но солидную раму. Оно исправно отражало светловолосую женщину в простом, но изящном белом платье без выреза, длиной чуть ниже колен, перечеркнутом частыми вертикальными полосками черного цвета и с черным же пояском. Украшений у Натальи было немного, но наличие даже двух аксессуаров способно вызвать муки выбора, а у нее было целых три кольца, которые можно надеть для столь значимого мероприятия — все фамильное наследство.

Стрелки часов неумолимо приближались к четырем часам дня, а женщина все никак не могла привести образ к желаемому идеалу. Но в дверь постучали.

Наталья ожидала чего угодно, но только не того, что увидела, открыв Шанову. Она привыкла видеть полковника в трех ипостасях — в домашней одежде, поношенной и аккуратно починенной; в гражданском, одетого как конторский работник, который за десять лет потратился только на хороший немецкий плащ-'шинель'; и наконец, в форме.

Но на пороге стоял… черт его знает, кто угодно, только не офицер Шанов.

На нем был черный костюм-тройка с крупными пуговицами, белая, с легким бежевым оттенком рубашка и красный галстук с едва заметным розоватым отливом. Комбинация, прямо скажем, экстравагантная, но на Боемире она смотрелась так, будто офицер родился в этой одежде. Неужели костюм был пошит на заказ? И когда — давно, на всякий случай, или специально для этого дня?.. Суетливые мысли мгновенно разбежались в разные стороны, как испуганные зайцы.

— У меня небольшой подарок, — с этими словами Шанов вытянул правую руку, которую до этого держал за спиной. В руке оказалась довольно увесистая коробка с большой надписью 'Красные и Белые'. Маленькие изображения аэропланов и танков, похожих на синие ромбики, отчетливо указывали, что это военная настольная игра.

— Для вашего сына, — пояснил офицер. — Он не дома?

— Спасибо! — Наталья подхватила коробку обеими руками. — Вы проходите! Аркадий у друзей, в гостях, но вечером вернется и будет рад.

— Нет, спасибо… я подожду за дверью, пока вы будете готовы. Не торопитесь.

Высказав непривычно длинную тираду, он отступил на шаг, в общий коридор, будто вычеркивая себя из пространства жилого помещения. И там, в коридоре, замер, как молчаливое изваяние. Только теперь Наталья обратила внимание, что Боемир еще и уложил коротко стриженые волосы в строгую прическу с пробором налево.

— Да, конечно, я постараюсь не задерживаться, — произнесла она, очень стараясь, чтобы слова прозвучали спокойно, со сдержанным и величавым достоинством.

По большому счету, ничего выдающегося и не было. Не случилось феерии развлечений, походов по ресторанам и всего, что обычно понимается под 'выходом в свет'. Они просто гуляли по Москве, никуда не спеша и не задумываясь о заботах грядущего. Говорили о чем-то, о чем впоследствии не могли вспомнить. Смотрели на вечерний город, который был велик и красив, даже, несмотря на 'световую дисциплину' вызванную необходимостью экономить электричество — мобилизация коснулась всех сторон жизни. Шанов в своей обычной манере — короткими, тщательно обдуманными фразами — рассказывал истории из жизни некоего китайского гарнизона, про который ему 'говорили товарищи'. Поведал так же и о том, кто такой Гуггенхайм, что приходил в гости на Новый Год. Высокий светловолосый немец оказался десантником-парашютистом. Шанов не рассказал, какие события свели и сдружили двух таких непохожих людей, но Наталья и так поняла, что случилось это отнюдь не за чаем с ватрушками. Слишком явственно, пусть и неосознанно, Шанов поджимал некогда травмированную правую руку, когда повествовал о великих талантах Гуггенхайма по добыче провианта среди пустынных равнин.

А она совершенно неожиданно для себя начала говорить о таких скучных и привычных вещах, как минные травмы, послеоперационная реабилитация, проблемы чистки раны, загрязненной инородными частицами и клочками одежды. Но Боемир очень внимательно слушал и периодически вставлял замечания, которые опять же свидетельствовали, что проблема знакома ему не с чужих слов.

В общем, вечер получился … странным. Но при этом — очень теплым и душевным.

А потом они танцевали на уличной танцплощадке, среди других пар, кружащихся под 'Амурские волны'. Танцор из Шанова получился никудышным, но у офицера оказалась отменная координация движений, поэтому он мгновенно схватывал основные движения, копируя их немного тяжеловесно, но точно. Впрочем, Наталья простила бы ему даже топтание на одном месте.

Слишком давно не было в ее жизни обычного совместного вечера и крепкого мужского плеча рядом.

Лишь один раз поход омрачился — разговор коснулся Аркаши, и женщина опрометчиво заметила, что иногда бывает тяжеловато одной. Офицер молча, немного странно посмотрел на нее, и Наталья вдруг вспомнила, что он ни разу не спросил, где же Коновалов-старший, отец семейства.

'В разводе' — невпопад сказала она и покраснела, представив, как странно и глупо это, должно быть, выглядело со стороны. Но он лишь кивнул, словно получил исчерпывающий ответ. И больше тема одиночества Коноваловой никак не всплывала — ни тайно, ни явно.

А потом все закончилось. Хорошее всегда преходяще, и может быть это по-своему хорошо. Ведь окажись человеческая жизнь сплошным праздником, ушло бы само понятие 'праздник' — без контраста с обыденностью.

— Простите, — сказал Шанов. — Я хотел… пригласить вас еще в ресторан… Но забыл, честно говоря. Очень уж хорошо все было.

— Ничего, — улыбнулась она. Боемир держал ее под руку, и Наталья чувствовала под рукавом пиджака крепкие мышцы — словно металлический слиток.

— Ничего, может быть в другой раз.

— Конечно. Непременно, — произнес он. И добавил после долгой паузы. — Мне очень понравилось. Спасибо, что… приняли приглашение.

— Пожалуйста, — честно сказала она и крепче взялась за его руку — несмотря на май, вечером похолодало, зябкий ветерок скользил по улице.