Истребители

* * *

В середине сентября в разгар боев на Калининский фронт прибыл командующий ВВС Красной Армии маршал авиации А. А. Новиков. Он прилетел с оперативной группой и инспекцией ВВС, которую возглавлял генерал И. Л. Туркель.

Первым в нашей дивизии появился Иван Лукич Туркель. Он проверял готовность дежурных эскадрилий и боевое управление. С этими вопросами у нас вроде бы проблем не было, поэтому я был очень удивлен, когда мне на КП позвонил начальник штаба дивизии полковник И. Ф. Тараканов и доложил, что инспектирующий остался недоволен нами. Особо отрицательно генерал отнесся к тому, что по моему разрешению летчики дежурных эскадрилий сидели не в кабинах своих машин, а находились возле них. Генерал нашел, что это серьезное нарушение существующего порядка. Мой разговор с И. Л. Туркелем по телефону ничего не дал: доказать ему я ничего не смог. [230]

При тех длительных и напряженных боевых действиях, которые мы вели изо дня в день, важнейшим фактором боевой готовности было физическое и нервное состояние летчика. Александр Легчаков, командир эскадрильи 42-го полка, мой боевой товарищ еще по Брянскому фронту, в те дни записал в свою тетрадь следующее: «В день делаем по 5–7 боевых вылетов. Сейчас только наши сели и заправляются, а мы в составе 10 самолетов находимся в готовности № 1. Сижу в самолете и дремлю: спать приходится мало — в 23 часа ложимся, в 3.00 подъем. Техник Василий Малышев наблюдает за сигналом с КП».

Такое состояние переутомления перед боевым вылетом испытывал даже опытнейший летчик! Между тем само это сидение в кабинах чрезвычайно утомительно и вызывает сонливость. В результате после сигнала к немедленному взлету летчик теряет минуты, чтобы прийти в нормальное состояние. Все, вплоть до запуска мотора и выруливания, производится, естественно, в замедленном темпе. Команды и указания по радио тоже воспринимаются несколько пассивно: организм утомленного человека не может «рывком» переключиться на необходимый ритм действий. Летом, например, продолжительность светлого времени составляет 14–16 часов в сутки, а на широте Ленинграда и того больше. Это значит, что при дежурстве поэскадрильно каждый летчик должен ежедневно просиживать в кабине самолета по 5–6 часов. Это выматывает не меньше, чем боевой вылет. Тем более что человек не знает, полетит ли он через минуту, через час или через два-три.

Я это состояние прочувствовал на себе еще во время службы на Дальнем Востоке. Ситуация в приграничных районах тогда была неспокойная, и мы, истребители, подолгу находились в боевой готовности номер один. Еще тогда нам было ясно, что если летчик находится у самолета, имея все снаряжение под руками, то по тревоге он занимает место в кабине и взлетает гораздо быстрее, чем после многочасового пребывания в дремотном и вялом состоянии. Поэтому я и разрешил летчикам быть возле машин. Более того, во всех эскадрильях мы провели тренировки и убедились, что от этого боевая готовность не только не страдает, но, наоборот, повышается. Пилоты чувствовали себя бодрее и гораздо быстрее реагировали на все сигналы и команды. Конечно же, те летчики, которые не укладывались в нормативы, продолжали [231] тренироваться и, пока не обретали нужного навыка, несли дежурство в кабинах.

Все это я тщетно пытался объяснить генералу И. Л. Туркелю.

Вечером раздался звонок из штаба воздушной армии, и генерал Н. П. Дагаев сообщил мне, что на следующий день в 10.00 в расположение 240-й авиадивизии прибудет маршал авиации А. А. Новиков, которого я должен встретить и доложить ему о состоянии дивизии и о ходе выполнения боевых задач.

На следующее утро я был на аэродроме, куда должен был приземлиться самолет командующего ВВС Красной Армии. Генерал И. Л. Туркель тоже был на аэродроме.

Через несколько минут я рапортовал маршалу авиации А. А. Новикову. Мне уже приходилось докладывать ему в мою бытность командиром полка на Северо-Западном фронте, но сейчас я не был уверен, помнит ли меня Александр Александрович. Если и помнил, то виду, во всяком случае, не показал, и я представлялся ему как бы впервые.

А. А. Новиков пошел вдоль стоянок самолетов. Увидев истребитель, на котором было нарисовано более десяти звезд, по числу сбитых гитлеровцев, маршал спросил, чья это машина.

— Командира дивизии, — ответил шедший рядом инженер-подполковник Н. В. Корчагин.

Командующий посмотрел на меня:

— Значит, летаешь и сбиваешь самолеты противника. Это хорошо. Так и должен поступать всякий, кто хочет хорошо командовать дивизией.

Но я-то в последнее время летал мало. На Ленинградском фронте мне почти не приходилось подниматься в воздух, потому что при том небольшом количестве самолетов, которыми мы располагали, необходимо было все нити управления боем держать в одних руках. Потому я и находился безотлучно на КП. А на Калининском фронте, несмотря на большое напряжение, сил у нас хватало, самолетов — тоже. Но летать мне все же почти не удавалось: для этого мне нужен был надежный заместитель, который мог бы заменить меня на КП. А я на своего положиться не мог. Однажды, когда немецкие бомбардировщики приближались к линии фронта, он, находясь в тот момент на КП, не принял вовремя необходимых мер, и в результате гитлеровцы отбомбились без помех. Я получил строгое внушение от командующего [232] воздушной армией и впредь вынужден был сам безотлучно находиться на командном пункте. Взаимоотношения с заместителем (не буду называть его имя, это был уважаемый, известный боевой летчик, прославившийся еще в Испании, но...) сложились у меня сложные. Когда маршал авиации стал расспрашивать, почему я не летаю, хотя есть такая возможность, я вынужден был признаться, что мне не на кого оставить КП дивизии.

— А кто у тебя заместитель? — спросил Александр Александрович и, когда я ответил ему, кивнул: — Знаю, знаю... Он что, все еще употребляет?

Пришлось ответить утвердительно.

— Жаль, — сказал маршал. — Он ведь давал обещание. Неплохим летчиком был... Ну что ж, помогу тебе.

Об этом разговоре, который был в присутствии инженера дивизии, стало известно личному составу, и это принесло очевидную пользу.

— Когда улетаешь на КП? — спросил вдруг маршал.

— Как только провожу вас.

— Хочу посмотреть и другие полки, — сказал А. А. Новиков. — На КП вылетай завтра утром, часам к восьми-девяти. Я приеду несколько позже. Мой приезд прошу не афишировать. Ясно?

— Все будет выполнено, как приказано!

После этого я сопроводил маршала авиации в 42-й истребительный авиаполк. Когда я докладывал о боевой работе этого заслуженного боевого коллектива, маршал спросил:

— Как справляется командир полка?

Я подробно и с большим удовольствием рассказал о Федоре Ивановиче Шинкаренко, который был моим командиром в сорок первом году, и добавил, что, на мой взгляд, он — готовый командир дивизии.

Потом маршал поинтересовался, есть ли еще в дивизии летчики, которые сбили более десяти самолетов противника. Я ответил, что есть, и назвал по фамилиям несколько человек, в числе которых был и Григорий Герман.

— Тех, кто заслуживает, представьте к присвоению звания Героя Советского Союза, — приказал А. А. Новиков.

Во время беседы с летчиками командующий авиацией поинтересовался их отзывами о самолете Як-9 с 37-миллиметровой пушкой. Оценки были хорошими: наши [233] пилоты любили эту машину. Маршал похвалил летный состав и сказал, что командование фронта и воздушной армии лестно отзываются о боевой деятельности 240-й дивизии. Тут-то генерал И. Л. Туркель и доложил ему о том, что порядки в дивизии неважные. Пришлось мне давать маршалу подробные объяснения. Все это происходило в присутствии летчиков, которые подтвердили целесообразность практикуемого у нас метода дежурства. Вывод А. А. Новикова был для нас приятной неожиданностью.

— Если готовность с вылетом обеспечивается, то такая система себя оправдывает, и надо подумать, как распространить этот опыт на другие истребительные соединения, — заключил он.