Истребители

Но сил у нас, как и прежде, было мало. В донесениях и при каждом удобном случае я настойчиво напоминал командованию воздушной армии о том, что для отражения массированных налетов средств у нас явно недостаточно. До поры до времени мои напоминания были гласом вопиющего в пустыне. Однако июньские события в воздухе встревожили командование, и для усиления прикрытия объектов восточного побережья в наш район была перебазирована 275-я истребительная авиадивизия. В трех ее полках насчитывалось 40 самолетов. Кроме того, решением командующего Ленинградским фронтом на восточный берег Ладожского озера были перебазированы два авиаполка из состава 7-го истребительного авиакорпуса. В одном из них было 8 истребителей «Киттихаук», в другом — 10 «лавочкиных». Всего было переброшено в район восточного побережья около 60 машин. Эта мера, хоть и несколько запоздалая, все же создавала нам более благоприятные условия для решения поставленных задач. Налеты противника продолжались, усилились его удары по плавсредствам на переходах через Ладогу. И хотя воевали мы остатками самолетов, все же чувствовали, что нашего полку прибыло. А это имело решающее значение для надежного прикрытия коммуникаций, питающих фронт и город.

* * *

В середине июня у нас состоялся торжественный вечер, посвященный первой годовщине дивизии. Были подведены [196] итоги работы на Ленинградском фронте. Отметили и особую ответственность, возложенную командованием на дивизию, и характер боев по отражению массированных ударов бомбардировщиков противника.

Среди полков дивизии в боях особо отличился 86-й гвардейский авиаполк. Зрелыми командирами и незаурядными воздушными бойцами зарекомендовали себя командир полка подполковник С. Н. Найденов, гвардии капитаны А. В. Зазаев, И. Я. Попович, А. М. Манов, гвардии старший лейтенант А. И. Чубуков, гвардии лейтенант И. Ф. Мотуз, гвардии младший лейтенант П. А. Дадыко. В этом полку и многие молодые летчики воевали наравне с опытными асами. Например, младший лейтенант Д. И. Кудрявцев до прибытия на Ленинградский фронт вообще не участвовал в крупных боях. Здесь же менее чем за два месяца он сбил 11 вражеских самолетов. 8 самолетов было на счету старшего лейтенанта А. Н. Деркача. По 6 фашистов сбили младшие лейтенанты П. К. Лобас и В. П. Бойко. Младший лейтенант И. К. Сомов уничтожил 5 самолетов. Этот список можно было бы без труда продолжить.

Командующий 13-й воздушной армией генерал С. Д. Рыбальченко издал приказ, в котором объявлялась благодарность всему личному составу 240-й истребительной авиационной дивизии. Все воины соединения были награждены медалью «За оборону Ленинграда», 231 человек удостоился правительственных наград, 234 авиатора повышены в воинских званиях, из них 41 впервые получил офицерское звание.

Боевая работа между тем не прерывалась ни на один день. Несмотря на известное усиление нашей истребительной авиации в районах восточного побережья, обстановка в воздухе по-прежнему оставалась напряженной. К 1 июля 1943 года, после двух с лишним месяцев боев на Ленинградском фронте, 240-я истребительная авиадивизия (без оперативно подчиненного 630-го авиаполка)! имела в своем составе 21 боевой самолет: 15 «яков» в 86-м гвардейском авиаполку и 6 «лагов» в 156-м авиаполку. Не все из этих машин были в полной боевой готовности.

* * *

В первых числах июля я получил указание прибыть в штаб воздушной армии на совещание и, таким образом, оказался в Ленинграде. До сих пор мне приходилось безотлучно [197] быть, если не считать поездку к командующему Ладожской флотилией, в расположении дивизии, в основном в поселке Лужа, где располагались штаб и КП. Должен, кстати, заметить, что название поселка дает о нем исчерпывающую информацию. Заболоченная местность, непролазная грязь — шагу нельзя ступить без резиновых сапог — и комары, от которых не было спасенья. Они донимали нас и летом сорок второго на Северо-Западном фронте, но оказалось, что тамошние твари не шли ни в какое сравнение с лужинскими. В штабе, на КП, в землянке непрерывно жгли ветки, бумагу, ветошь — ничего не помогало. Во всех помещениях была такая концентрация дыма, что мы сами не могли ее выдерживать. А комарам хоть бы что! Мы сидели в болоте, в небе было черно от вражеских самолетов, и о том, чтобы хоть на несколько часов выбраться в город, не приходилось и мечтать. И так неделя за неделей почти три месяца.

Но вот я наконец попал в Ленинград. На совещании в штабе воздушной армии разрабатывались меры, направленные на снижение активности вражеской авиации. В частности, рассматривались возможности нанесения мощного удара по основным аэродромам противника с участием в этой операции всей авиации фронта. Требовалось детально отработать и изучить различные ее аспекты, поэтому совещание продлилось даже несколько дней.

Один из вечеров был у меня свободным, и мне предложили побывать в театре.

— Разве театр работает? — удивился я.

Оказалось, что некоторые зрелищные предприятия работают здесь как в мирное время. Я подумал, что такое возможно только у ленинградцев и больше нигде. Конечно же, я с удовольствием принял предложение.

Несколько позже у меня появилась возможность проехать по центральным улицам города днем. Разрушений, к счастью, было меньше, чем я предполагал. Никаких развалин на глаза не попадалось. Правда, как потом мне сказали, если они и были, то очень быстро убирались, и эта «косметика» проводилась всеми доступными способами и средствами. Всюду поддерживалась чистота, ходили трамваи.

Запомнились лица прохожих, переживших две блокадные зимы. Люди ходили медленно, часто останавливались, отдыхали. После прорыва блокады положение с продовольствием несколько улучшилось, но до нормы, [198] конечно, было еще далеко. На ленинградцев я смотрел как на очень близких мне людей, невольно думал о том, что эти истощенные горожане, которые и передвигаются с видимым трудом, еще полные смены работают на заводах, выпускают оборонную продукцию.

Когда мы проезжали на машине по Невскому проспекту, была объявлена тревога: «Начинается артобстрел, укрыться в убежищах!» Не было у ленинградцев никакой суеты, никакой паники, растерянности: всё здесь уже видели, всё пережили, ко всему относились с твердым спокойствием.

На фронте я привык подавлять в себе эмоции, заставляя себя всегда действовать расчетливо и хладнокровно. Этому же учил и своих подчиненных. Но здесь, в городе, все, что попадало в поле зрения, вызывало переживания, каких мне потом до конца войны, пожалуй, испытать не пришлось. Физически ощущалась тогда вся тяжесть блокадного существования, будто в меня самого влилась часть того, что уже было пережито ленинградцами, и того, что им еще предстояло пережить. Когда мы покидали город, мне хотелось поклониться всем людям, которые жили в нем и сумели его отстоять. На подъезде к своей Луже думалось о том, что все-таки город уже вне зловещего кольца, что все попытки фашистов снова прервать связь Ленинграда со страной уже неосуществимы, что коммуникации действуют с полной нагрузкой и снабжение невской твердыни с каждым днем улучшается. Я вспоминал лица встреченных ленинградцев и был убежден, что тот, кто дожил до этих дней, доживет и до победы, был бесконечно рад, что все-таки встретился с городом, в котором родился, с городом своей курсантской юности. Удастся ли встретиться с ним еще — об этом не думалось. Я привык на войне ничего не загадывать наперед.

* * *

11 июля, вскоре после моего возвращения из Ленинграда, из главного штаба ВВС пришел приказ, в котором предписывалось перебазировать нашу дивизию с Ленинградского фронта на территорию Московского военного округа. На это отводилось пять дней — с 12 по 16 июля. Оставшиеся самолеты мы должны были передать 275-й истребительной авиадивизии.

Так завершились наши боевые дела на Ленинградском фронте. Воевали мы здесь около трех месяцев. Отразили [199] более сорока налетов противника, в том числе и такие, в которых участвовали сотни вражеских самолетов. В воздушных боях сбили 83 самолета противника и 61 самолет повредили. По нашим данным, мы уничтожили в воздухе 44 немецких бомбардировщика и 39 истребителей. Еще 4 немецких истребителя было сожжено на земле при блокировке аэродромов противника.