Истребители

Сообщение о том, что вся авиация находится на одном аэродроме, меня сразу насторожило. К концу обеда обстановка за столом уже была несколько натянутой: во мне поднималось чувство досады. Переглянувшись с Головачевым, я поблагодарил В. С. Черокова за гостеприимство, но ощущение напрасно потерянного времени уже не давало мне покоя. Тут же мы с Г. М. Головачевым раскланялись и отбыли на аэродром, мимо которого, как оказалось, проехали, когда искали штаб флотилии.

Там, на аэродроме, нас поджидала другая неожиданность. Из доклада подполковника, который был старшим, мы быстро выяснили, что положение флотской авиации восточного побережья, мягко говоря, плачевное. Официально она существует, фактически же ее почти нет. Из двенадцати самолетов, которые базировались на аэродроме, исправными оказались восемь. Это были старенькие И-16, без радиостанций, поэтому управлять ими в воздухе, как выразился подполковник, было затруднительно. Воевали здесь как в первые дни войны: при сообщении о налете вражеской авиации все исправные И-16 поднимались в воздух и, если видели противника в указанном районе, то атаковали его, а если его не оказывалось, то патрулировали, пока не кончится горючее, и возвращались на аэродром. При дальнейшем уточнении выяснилось, что из этих восьми «ишаков» два в данный момент не имеют двигателей и что еще здесь есть четыре машины МиГ-3, но они никак не используются, поскольку на них стоят моторы с торпедных катеров. При первых же облетах самолетов с такими двигателями, как мы узнали, два «мига» из-за отказа двигателей упали в лес, летчики погибли. [181]

— Вот и весь состав наших ВВС, — невесело закончил подполковник.

Дела были неважные. Мы ничуть не «разбогатели», а план оперативного применения сил тем не менее нужно было составлять с учетом пополнения — приказ есть приказ. Я отдал распоряжение, чтобы при вражеских налетах на район Волхова исправные И-16 посылались в район железнодорожного моста, искали бы противника и атаковали его. Не теряя больше времени, мы с полковником Головачевым вернулись в штаб дивизии.

Как бороться с массированными налетами вражеских бомбардировщиков нашими малыми силами? В первую очередь нам необходимо было решить этот вопрос, поскольку рассчитывать на чью-либо помощь в ближайшем будущем нам не приходилось. Выход я видел только один. Чтобы срывать прицельное бомбометание, надо было все атаки сосредоточить на ведущих групп. Наши истребители должны атаковать в первую очередь вражеских ведущих, причем принципиальное значение в каждом бою имеет самая первая атака. В тех случаях, когда вся дивизия в воздухе, летчики должны атаковать не разрозненно, а одновременно по всей глубине эшелона бомбардировщиков противника.

Это была нелегкая задача. Атаковать ведущих всегда очень сложно, потому что они, как правило, прикрыты огнем других бомбардировщиков. От летчика-истребителя в такой атаке требуется не только высокое мастерство, но и незаурядная воля, бесстрашие и дерзость. Риск здесь очень высок, поскольку пилоту приходится преодолевать плотный заградительный огонь. Но у нас не было иного выбора. Я потребовал от летного состава точного выполнения этих указаний.

Между тем в штабе дивизии, выполняя директиву фронта, оперативный отдел нарисовал грандиозную схему применения полков дивизии и оперативно подчиненных ВВС флота восточного побережья. Когда она была готова, ее принесли мне.

Это была даже не просто схема. Это было художественное творение. На бумажной «простыне» части нашей дивизии излучали во все стороны могучие стрелы, которые, видимо, обозначали неотразимые удары по врагу. Такая же внушительная стрела исходила от аэродрома под Новой Ладогой, где базировалось 6–8 стареньких И-16 ВВС флота. Под каждой стрелой стоял номер полка, но о самом главном — сколько же в нем «активных [182] штыков», то бишь исправных самолетов, — скромно умалчивалось. Так же стыдливо не были указаны и возможные результаты боя каждого нашего полка и дивизии в целом. Другими словами, не было никаких данных о том, сколько же вражеских самолетов мы были в состоянии сбить в одном бою или за один вылет. Во всем остальном схема была отработана со вкусом и должна была радовать строгий штабной глаз.

Но меня при взгляде на это творчество слеза не прошибла. После доклада начальника оперативного отдела подполковника П. А. Перетятько в присутствии начальника штаба полковника И. Ф. Тараканова я отметил все достоинства выполненной работы, но при этом сказал, что в штабе фронта, глядя на эту схему, будут недоумевать, почему это мы до сих пор не разбили в пух и прах весь 1-й воздушный флот противника.

— Одними лишь красивыми стрелами немецкие бомбардировщики не уничтожить, — напомнил я офицерам и предложил немедленно внести в схему все данные о наших реальных силах и возможностях.

— Это сделать нетрудно, — с готовностью кивнул начальник штаба. — Но нужно ли?

— Нужно, — сказал я. — Притом обязательно!

После того как были внесены все необходимые сведения, из представленного нами плана стало видно, что все предыдущие бои мы провели в условиях трех-, пятикратного превосходства сил противника, что успешно решать поставленные перед нами боевые задачи такими малыми силами чрезвычайно трудно и что до сих пор нам это удавалось только благодаря героизму и самопожертвованию наших летчиков. Таким образом, могучие стрелы, которые были изображены на схеме, отражали, можно считать, наши надежды, а цифровые данные — суровую реальность и крайне нелегкие перспективы. В таком виде план и был отослан в штаб фронта.

Через несколько дней нам сообщили, что наш план утвержден без изменений. Об остальном не было сказано ни слова.

В небе над Волховом

Налеты авиации противника следовали один за другим. В апреле гитлеровцы совершили 803 самолето-вылета, а в первой половине мая довели их число до 1353. [183]

В основном бомбили ладожскую трассу, железную дорогу от Волхова до Шлиссельбурга, участок дороги Волхов — Путилове и перевалочные базы Кобона и Осиновец. Одновременно с этим, подтянув дальнобойную артиллерию, из района станции Мга гитлеровцы вели планомерный обстрел моста через Неву у Шлиссельбурга. Корректировали огонь самолеты Ме-110 под прикрытием истребителей. Располагая данными воздушной разведки о состоянии нашей противовоздушной обороны, фашисты во второй половине мая перешли к длительному массированному воздействию авиацией на те важнейшие объекты, о которых я не раз уже говорил. В мае и июне они произвели 36 крупных налетов. В большинстве случаев в них участвовало 80–100 самолетов одновременно, нацеленных в доброй половине случаев на железнодорожный мост через Волхов и на станцию.

Мы довольно хорошо изучили в те дни тактику действий авиации противника. С аэродрома Кресты обычно поднималась группа тяжелых бомбардировщиков Хе-111. На маршруте следования к цели, в районе аэродрома Городец, к ним присоединялись пикирующие бомбардировщики Ю-87. Самолеты выстраивались в общую колонну (от 30 до 60 машин) и следовали к аэродрому Сиверская, где встречались со своими истребителями. Первая их группа (15–20 самолетов) шла чуть впереди или чуть севернее колонны и играла роль заслона. Она должна была связывать боем наши истребители, иногда пересекала линию фронта на небольшой высоте, скрытно подходила к нашим аэродромам и блокировала их. Вторая группа следовала вместе с бомбардировщиками как непосредственное прикрытие.

Чаще всего бомбардировщики шли на высоте 4500–5000 метров, бомбы сбрасывали из горизонтального полета с первого захода, и только часть Ю-87 бомбила с пикирования.

Обычно вражеские самолеты появлялись в предрассветных сумерках и после захода солнца. В это время воздушные бои приобретали особый накал. Освободившись от груза, бомбардировщики уходили таким же компактным строем. Истребители заслона следовали за хвостом колонны с задачей отсекать наши перехватчики. Последним «номером» этой традиционной «программы», как правило, бывало появление разведчика Ю-88 на большой высоте. Разведчик, видимо, фотографировал результаты удара. [184]