Истребители

Нужно также заметить, что в конце тридцатых годов немцы не создали принципиально новой военной техники, но сумели существенно улучшить уже существующие боевые машины. Один пример: на известный нам «Мессершмитт-109» был поставлен новый, более мощный двигатель и новое, более мощное вооружение. Поэтому к 1941 году это был уже совсем другой самолет, драться с которым на И-16 и И-15 было чрезвычайно тяжело. Нам же предстояло налаживать серийное производство новых образцов машин.

Если мы на мгновенье допустим, что война началась бы годом позже, в техническом отношении картина была бы иной. Начнись война на год-полтора раньше, вероятно, тоже не было бы такого разрыва. Я хочу подчеркнуть свою мысль о том, что тактического выигрыша в технической оснащенности гитлеровцы достигли на очень ограниченный срок. Но случилось то, что случилось: свое временное тактическое преимущество противник сумел использовать в полную силу.

Более того: исходя из сегодняшней оценки сил и возможностей противника, которую я теперь могу сделать и сам, становится ясно, что легкой и кратковременной войны с таким противником быть не могло.

Ввиду неимоверной сложности этой темы я обычно, когда меня спрашивают об этом, предлагаю сформулировать вопрос по-другому. Например, так: могли бы наши войска при всех невыгодных для нас обстоятельствах теми силами, которыми мы располагали к 22 июня сорок первого года, встретить начало агрессии более организованно и более результативно? В такой формулировке вопрос становится более конкретным и позволяет военному человеку более прочно опираться на свой собственный опыт. На этот вопрос, который я не раз в жизни задавал себе, я для себя отвечаю утвердительно. И считаю, что среди ряда причин, в силу которых так неудачно для нас началась война, немаловажную роль сыграл культ личности Сталина.

Летом 1941 года, когда в Орле формировался наш 42-й истребительный авиаполк и мы осваивали МиГ-3, я время от времени знакомился со сведениями о противнике. Шел первый месяц войны, а они давались за полгода, начиная с января. Было известно, что к исходу первого месяца 1941 года гитлеровское командование подтянуло [37] к границам Советского Союза 25 дивизий, в феврале — уже до 60 дивизий, в марте — около 100, в апреле — 130, в мае, если мне не изменяет память, 157 дивизий. Эти цифры (а главное — тенденция к наращиванию сил) не вызывали никаких сомнений. Поразило меня то, что все это было известно за несколько месяцев до войны, а я — военный летчик — не располагал никакими данными, которые бы позволяли видеть возможность войны с Германией как реальную. Да, сообщение о вероломном нападении гитлеровской Германии для меня и моих товарищей было полной неожиданностью. Но о какой же неожиданности для высшего военного руководства страны могла идти речь, если картина, как выяснилось потом, выглядела совершенно недвусмысленно и требовала — по элементарной логике! — весьма энергичных мер. И главное: в чисто военном отношении хватало времени, чтобы такие меры принять!

Многое мне стало известно и понятно уже после войны.

Я сейчас пишу только о том, что мне представляется наиболее важным. Приведу лишь один эпизод, о котором однажды мне рассказал человек компетентный, перед войной отвечавший непосредственным образом за обороноспособность страны.

В послевоенные годы я несколько раз отдыхал в Сочи одновременно с маршалом С. К. Тимошенко. Мы немало времени проводили в беседах. Меня многое интересовало из прошлого и, конечно, период начала войны. Вдвойне было интересно узнать мнение С. К. Тимошенко — он ведь перед войной и в начале войны был Наркомом обороны и всю ситуацию, которая для меня тогда была неизвестна, видел «сверху».

Маршал от разговоров на эту тему обычно уклонялся, приговаривая: «Знаю, знаю... Все вы, молодежь, наверное, только и говорите, что во всем виноваты только Тимошенко и Жуков...»{1}

Но однажды я подошел к Семену Константиновичу, когда он прогуливался вместе с генералом армии А. И. Антоновым. Они вели неторопливую беседу и охотно приняли меня в свою компанию. Разговор коснулся войны, и я задал несколько интересующих меня вопросов. Тимошенко вдруг сказал: [38]

— Пошли ко мне в номер.

Я почувствовал, что может состояться интересный разговор, и не ошибся.

Мы расположились поудобнее в креслах, и маршал стал рассказывать о последних предвоенных месяцах. Во всем разговоре я отметил одну особенность: с молчаливой поддержки А. И. Антонова, который лишь иногда что-то дополнял или уточнял, С. К. Тимошенко разговаривал со мной как с представителем того, младшего, поколения командиров, на долю которого выпала исключительная тяжесть войны сорок первого года. Эта тяжесть пройденного на фронте как бы уравнивала меня в правах с теми, кто нес в те годы огромную ответственность перед страной. И потому маршал, как мне казалось, был предельно откровенен.

— 5 мая 1941 года, — говорил С. К. Тимошенко, — был очередной выпуск из военных академий. В Кремле перед выпускниками выступил Сталин. Эта речь в газетах, естественно, не печаталась, поскольку Сталин характеризовал международную обстановку как очень серьезную и оценивал состояние нашей Красной Армии и Военно-Морского Флота в сравнении с вооруженными силами фашистской Германии. Больше того, он говорил о том, что перед нами сильный и хорошо технически вооруженный противник, уже покоривший Европу, и что война с Германией неизбежна и должна вот-вот начаться.

В заключение, обращаясь к выпускникам, Сталин заметил, что очередной отпуск им отменяется, что все должны уехать в части и принять немедленные меры к повышению боевой готовности наших частей и соединений.

— Тем не менее, — продолжал С. К. Тимошенко, — когда вскоре после этого на Политбюро ЦК ВКП(б) заслушивали меня и Жукова по военным вопросам и когда Георгий Константинович в своем докладе предложил немедленно вывести войска на границу, занять УРы, эшелонировать оборону в глубину и подтянуть резервы изнутри страны, Сталин резко сказал, что Жуков неправильно оценивает обстановку и делает из нее неверные выводы. Тогда я встал и, обращаясь к Сталину, сказал, что обстановка очень серьезная и что доложенные Жуковым предложения надо срочно проводить в жизнь. На это Сталин заметил, что я, как Нарком обороны, тоже не понимаю обстановку. Я сказал: «Я руководствуюсь вашими указаниями», имея в виду выступление перед выпускниками [39] военных академий. Сталин резко ответил, что мне, как наркому, надо понимать дело глубже и не вызывать своими действиями немцев на войну. И категорически закончил: «Передвижение войск на границах без моего разрешения запрещаю!»

Я мог бы привести и другие авторитетные свидетельства подобного рода, но мне кажется, что из сказанного становится вполне попятно, какие тяжелые последствия для страны имел тот факт, что в руках Сталина еще до начала войны была сосредоточена неограниченная власть, которой он пользовался в решающие моменты недостаточно благоразумно, а ни у кого из авторитетных руководителей не хватило ни настойчивости, ни мужества, чтобы доказать «вождю» несостоятельность его позиций.

Неудачи — это не беспечность, как считают некоторые. Боевая готовность — я сейчас имею в виду уровень подготовки пехотинца, артиллериста, танкиста, летчика и других — была на высоте. Морально-волевые качества наших людей были прекрасные. Этим во многом и объясняется то упорное и мужественное сопротивление, которое с первых же часов войны оказывали противнику разрозненные части, отдельные группы и даже отдельные бойцы, находясь в самых невыгодных условиях и тем не менее нанося врагу огромный урон. Причину неудач надо рассматривать не на этом уровне.

Если этот вопрос переводить уже на тактический уровень, если конкретизировать этот вопрос в более узком, чисто военном смысле, то я бы указал также на недостаточно четкую организационную структуру наших войск. Реорганизация этой структуры шла в последние предвоенные годы, но искать оптимальные варианты пришлось уже в ходе войны. Если мы в качестве иллюстрации сейчас коснемся предвоенной структуры ВВС, то мы без труда увидим, что сложившаяся к началу войны структура не позволяла нам использовать наши ВВС с максимальной отдачей. Учитывая роль авиации в начавшейся войне, нетрудно понять, насколько этот недостаток усугублял все трудности.