Страница 33 из 43
Свободно ты решала выбор свой,
И не как раб упал я на колени…
Здесь говорится о союзе двух равноправных людей.
Между тем, в стихотворении «Так это шутка? Милая моя…» в отношениях двоих равноправия нет. Он зависит от ее каприза и принимает такое положение без возражений и упреков. О том, что в отношениях Панаевой и Некрасова такой тип отношений имел место, говорит еще одно стихотворение, написанное уже позже, в 1861 году, знаковом для русского общества и для «Современника»: в том году был провозглашен манифест об отмене крепостного права и умер деятельнейший сотрудник Некрасова двадцатипятилетний Николай Добролюбов. Стихотворение называется «Слезы и нервы», оно было опубликовано без подписи за год до смерти Некрасова. В нем — о деспотизме женских слез, истерических сцен, которым раньше поэт «слепо верил», чего ныне уже нет. Во второй части автор, уже освободившийся от тягостной зависимости, задается вопросами:
Кто ей теперь флакон подносит,
Застигнут сценой роковой?
Кто у нее прощенья просит,
Вины не зная за собой?
Кто сам трясется в лихорадке,
Когда она к окну бежит
В преувеличенном припадке
И «ты свободен!» говорит?
Кто боязливо наблюдает,
Сосредоточен и сердит,
Как буйство нервное стихает
И переходит в аппетит?
Очень «фактурная» сцена, с долей иронии и самоиронии, описывающая зависимость от женщины, склонной к истерии: тут и флакон с успокоительным лекарством, и попытка выброситься из окна и, наконец, жадное поглощение пищи после очередного нервного припадка. В конце зарисовки, вслед за сценой «утреннего примирения» — покупки «дорогого наряда», — следуют важные строки о герое, обобщающие ситуацию:
И увидав себя в трюмо,
В лице своем читает скуку
И рабства темное клеймо…
Рабство. Слово сказано. Любовный плен иногда принимает и такие формы.
И вот что хочу заметить. Последняя часть стихотворения, состоящая из вопросов, начинающихся с кто: кто подносит флакон? кто просит прощенья? кто проводит трудные ночи? и т. п., наводит на мысль, что у автора, во-первых, есть живой интерес к тому, что за человек заменил его на любовном посту, и, во-вторых, что у него безумная ревность к этому человеку…
Мне кажется, когда Тургенев в письме к Марии Толстой (сестре писателя, 1857 год) писал о Панаевой, что она «мучит Некрасова самым отличным манером» и владеет им как своим «крепостным человеком»[225], он имел в виду именно такого рода отношения. К слову сказать, сам Некрасов не всегда корректно вел себя с А. Я. — даже на людях. Известно, что «вспышки» Некрасова не нравились Чернышевскому, в этих случаях подходившему к А. Я. «поцеловать ручку»[226].
А теперь перейдем непосредственно к письмам.
Сохранились два небольших письма Панаевой к Некрасову за 1855 год, оба написаны летом, одно за другим, с промежутком в 8 дней.
Первое письмо датировано 30 июня. Это тяжелое время для обоих. Вот что пишет комментатор по поводу этих писем: «Три более ранних письма (третье письмо — записка в одно предложение, — И. Ч.) Панаевой к Некрасову (1855) относятся ко времени обострения их отношений: весной 1855 года умер сын (второй их погибший в раннем возрасте ребенок)[227], болезнь самого Некрасова приняла особенно опасное развитие, денежные дела Панаевой были крайне запутаны».
Про денежные дела — немного погодя. Что до болезни Некрасова — она действительно обострилась. У него признавали горловую чахотку[228]. В Москве лечил его профессор Иноземцев с огромным штатом помощников по какой-то своей особой методике — с помощью холодной воды. Друзья, да и сам Некрасов, считали, что болезнь его безнадежна и жить ему осталось недолго[229]. Итак, попробуем нарисовать диспозицию, то есть ту обстановку, которая предшествовала написанию двух известных нам панаевских писем.
В середине апреля 1855 года умирает четырехмесячный Иван, сын Панаевой и Некрасова. На поэта смерть ребенка (а он, по-види-мому, при ней присутствовал)[230] подействовала удручающе. К тому же, Авдотья Яковлевна решила, что лето им с Некрасовым лучше провести раздельно: она тоже была в болезненном и подавленном состоянии. Некрасова взял под свое крыло его московский друг Василий Боткин. В подмосковном Петровском парке была снята дача, где друзья решили провести лето. Некрасов лечился, писал стихи (в тот тяжелый для него 1855 год сочинил он пропасть лирики)[231], сильно хандрил, писал письма А. Я.
Видимо, в одном из его писем была просьба прислать «Илиаду», так как ответное дошедшее до нас письмо Панаевой[232] начинается со слов: «Я распорядилась об Илиаде».
Первое, что останавливает внимание в письме А. Я., это обращение к Некрасову на Вы. Письмо полно выговоров (за поспешность в письмах, за отсутствие описаний принимаемых против болезни мер), но в нем звучит неподдельное беспокойство: как себя чувствует, так ли лечится. Сама еще не оправившись после родов и смерти малыша, она предлагает Некрасову: «Если желаете, я приеду к Вам на будущей неделе». Бросается в глаза и еще одно: дела «Современника» для нее свои. Она пишет: «Нам и Краевскому (ж. Отечественные записки, — И. Ч.) позволили политику», то есть печатать политические новости.
А. Я. вхожа в закулисье журнальных дел и знает, что Ив. Ив. Панаев просил об этом министра и что письмо его, «верно, имело влияние»; она поясняет: не было еще официального уведомления, потому и в журнале «нельзя было напечатать в объявлении».
Описывает А. Я. и свое времяпрепровождение; для Некрасова важно, что она никого не видит и никуда не ездит. Утром сидит за работой (вышивает?), вечером пишет повесть («Степная барышня»)[233], ездит купаться, гуляет по саду и читает. Такой однообразный и чинный распорядок должен был прийтись по душе ревнивому поэту. В конце упоминается «неприятнейший факт», о котором «ничего нет нового». Комментарий к этому месту отсутствует, позволю себе робкую догадку: уж не дело ли с наследством Огарева?
Именно в это время Николай Огарев, оказавшись за границей, в Лондоне[234], сумел придать ход делу о деньгах покойной жены, умершей в Париже тремя годами раньше. Именно тогда начался процесс Огарева против Авдотьи Панаевой и Н. С. Шаншиева, закончившийся в 1860 году решением суда вернуть присвоенные деньги Огаревой.
Конец письма заставляет удивиться. А. Я. пишет: «Вам жму крепко руку».
Это или отголосок «новых отношений» между полами, или — что представляется более справедливым, — жест участия, когда через обряд рукопожатия из руки в руку передаются энергия и живое тепло.
Второе письмо написано Панаевой 8 июля 1855 года, тоже из Петербурга. Оно — ответ на полученное от Некрасова. Ответ жесткий, злой, негодующий: «Что за тон? Что за странные предположения… Вы все дурное, все низкое приписываете мне, как бы Вашему первому врагу». Негодующий тон письма сменяется затем печальной жалобой: «…Ваше письмо много мне принесло слез и горя. А у меня его так мало, что Вы и не задумались прибавить самой ядовитой горечи». Здесь, конечно, намек на только что понесенную утрату. В письме возникает тема оскорблений и презрения, кото-рые-де сопровождают жизнь Авдотьи Яковлевны: «Все, что близко ко мне, все меня презирало и презирает… Утешьтесь, не Вы первый меня оскорбляли. Моя мать и сестры с презрением смотрели на меня…» [235].
225
Тургенев. Полное собр. соч. и писем в 28 т. Письма в 13 т., М., Изд. АН СССР, 1961,т. З, с. 127–129.
226
Об этой стороне их отношений см. Чуковский, ук. соч., стр. 410–411.
227
Уже отмечала, что, скорее всего, это не второй, а третий ребенок Панаевой и Некрасова.
228
У Некрасова было венерическое заболевание. Про болезнь Некрасова см. в полном варианте моей статьи «Иван Тургенев и Николай Некрасов: сходство любовных коллизий». Новый Журнал, № 254,2009.
229
См. указанную статью, гл. Период бурь.
230
«… мне дали знать, что бедному мальчику худо. Я воротился. Был на середине дороги у Панаевых, потом был в Петербурге. Бедный мальчик умер. Должно быть, от болезни, что ли, на меня это так подействовало, как я не ожидал» (Некрасов — Тургеневу, 19апр. 1855, Ярославль, Переписка Некрасова, т. 1, стр.420).
231
«Весной нынче я столько писал стихов, как никогда, и, признаться, в первый раз в жизни сказал спасибо судьбе за эту способность…» (Некрасов — Тургеневу, 29 апреля 1855, Москва. Переписка Некрасова, т. 1, стр. 422).
232
Переписка Некрасова, т. 1, стр. 336–337.
233
Повесть писалась в июле, а уже в августовской книжке журнала за 1855 год она была напечатана!
Как говорится, ее публиковали «с колес».
234
В 1856 году, дверь «клетки» временно приоткрылась, начали выдавать паспорта для выезда за границу, что было связано с военной катастрофой 1853–1856 гг.
235
Переписка Некрасова, т. 1, стр. 338.