Страница 26 из 38
Дежурный сержант позволил оставить мне курево и зажигалку. Прикурив новую сигарету от только что сгоревшей, я глубоко затянулся. Наверное, утренние выпуски местных газет уже крутятся вовсю в печатных машинах и через несколько часов поступят в продажу. В них будет сообщение обо мне: Шелл Скотт арестован и отправлен в тюрьму по обвинению в убийстве, совершении наезда и бегства с места преступления. Постыдный поступок, хуже, пожалуй, чем преднамеренное убийство, поскольку свидетельствует о низости, подлости и трусости сбежавшего.
Именно осознание низости совершенного сильнее всего убеждало меня, что можно и должно найти разумный ответ. Да, я вполне мог застрелить толкача наркотиков Ковина, но сбить машиной человека и скрыться — нет, ни при каких обстоятельствах. Это не мог быть я. Нужно раскопать истину в завалах роковых совпадений. По крайней мере, кто-то должен это сделать; я вряд ли сумею, сидя здесь, в кутузке, прояснить жуткую неразбериху свалившихся на меня событий. Подумать только — тяжкое двойное преступление, за которое меня могут надолго засадить за решетку. Если и впрямь не отправить в газовую камеру.
Эта мысль ужаснула своей реальностью. Выдвинутые против меня обвинения уже привели к аресту. Все по закону, комар носа не подточит. Затем полиция передаст дело в руки правосудия. Черт, да тут не в чем и разбираться-то. С таким набором улик жюри присяжных вынесет приговор о виновности, даже не выходя из зала суда для совещания. Я и сам бы при аналогичных обвинениях без колебаний проголосовал за виновность подсудимого.
Сигарета догорела почти до конца, но я этого не замечал, пока мне не обожгло пальцы. Бросив окурок, я яростно раздавил его каблуком, словно невидимого врага. Через стенку из соседней камеры доносился чей-то прерывистый храп. Счастливчик. Где-то поблизости негромко закашлялись. Вдруг у меня резко перехватило дыхание, словно легким перекрыли воздух. Глубоко вздохнув, я потер лицо, встал и несколько раз прошелся от стены до стены; снова закурил и уселся на койку. Раз за разом тасовал я в уме события последних дней, пока наконец мой мозг не стал походить на выжатую губку. Головная боль превратилась из пульсирующей в тупую, ноющую. Странно, но сейчас я чувствовал себя примерно так же, как прошлой ночью, когда Джейк и Пот стояли надо мной. Мне казалось, будто я снова распластался на траве и пытаюсь рывком вскочить на ноги. Еще одно усилие; хоть бы какая-то опора...
Я опять закурил. Увы, все мои размышления упирались в бетонную стену. Ни одного вразумительного ответа. Бросив последний окурок на пол, я тупо наблюдал, как он медленно тлеет, пока не погас совсем.
Из камер доносились звуки жизни — заключенные разговаривали, перекликались, ругались. Наступило утро, но мне так и не удалось заснуть. Или додуматься до чего-нибудь вразумительного.
Последнюю сигарету я выкурил еще несколько часов назад, весь пол был усеян окурками. Наклонившись, я подобрал один из них, размял и сунул в рот. Нашел в кармане зажигалку, щелкнул ею, не думая ни о чем, кроме того, насколько приятен будет глоток дыма.
И тут меня озарило, словно молния прояснила затуманенный мозг. Нашел, додумался, черт бы меня взял! Кто, почему, как — все сразу стало на свои места.
Озарение пришло внезапно и так поразило меня, что я выронил зажигалку и она со стуком упала на пол. Несколько мгновений я сидел совершенно неподвижно, боясь шевельнуться и спугнуть догадку. Нет уж, не упущу — разрозненные фрагменты настолько четко и точно совпали друг с другом, словно зубчики застежки-"молнии".
Улыбаясь во весь рот, я поднял зажигалку, щелкнул ею и затянулся мятым, вонючим «бычком». Никогда еще табачный дым не доставлял мне такого наслаждения.
В начале девятого появился Сэмсон. Дверь за ним заперли; широко расставив ноги и упершись кулаками в бока, Фил вопросительно смотрел на меня.
— Надзиратель сказал, что ты хотел видеть меня.
— Угу. Захотелось.
— Как ты себя чувствуешь?
Я жизнерадостно осклабился.
— Просто великолепно. Не спал, правда, — но ты ведь знаешь, как я люблю покуролесить ночью.
Сэмсон недоуменно покачал головой. Его розовая физиономия была, как обычно, гладко выбрита, однако выглядел он мрачным и осунувшимся.
— Черт бы тебя побрал, Шелл, можешь ты хоть когда-нибудь быть серьезным? На этот раз ты угодил в настоящее дерьмо. Так какого дьявола...
— Да не кипятись ты, Фил. Я хочу кое-что рассказать тебе. Но сначала ответь мне на один вопрос.
— О'кей.
— Я об убийстве и наезде... Ты и вправду считаешь, что это сделал я?
— Черт, спроси что-нибудь полегче.
— Знаю, знаю. Не хочешь — не отвечай. Ты не обязан, Фил.
Сэмсон насупился, потом, выбрав местечко на краю койки, сел, достал свою противную черную сигару и спички.
— Фил, — серьезным тоном попросил я, — не делай этого. Пожалуйста, не кури. Тюрьма и без того тяжелое наказание.
У Сэмсона на лбу вздулась вена.
— Ну и сукин же ты сын, — ругнулся он от души. — Даже если ты не виновен, тебя стоит отправить в газовую камеру. И я лично не колеблясь готов открыть кран. Ты просто не имеешь права на жизнь. Вместо того чтобы взывать к адвокатам, вопить о незаконности ареста или требовать немедленного рассмотрения дела в Верховном суде, ты сидишь тут и умничаешь, как самый распоследний кретин, каковым на самом деле и являешься. Ты просто полоумный остряк, который... трах-тарарах!..
Я дал ему выговориться, а когда запас ругательств иссяк, спокойно спросил:
— И все-таки, что скажешь, Фил?
Он сунул сигару в рот, яростно стиснул ее зубами и перекатил из одного угла в другой, потом обратно. Наконец пристально уставился своими карими глазами мне прямо в лицо.
— Ну хорошо, слушай. Всю ночь я изучал улики. Тут все четко и неопровержимо. Преступление совершил ты. Абсолютно все против тебя и ничего — за. — Сэмсон энергично тряхнул головой. — Но будь я проклят, если хоть когда-нибудь поверю, что всю эту мерзость сотворил ты.
Я ухмыльнулся.
— А все потому. Фил, что у тебя, как и у меня, не все дома.
— Должно быть, так оно и есть. — Он снова насупился. — И все же я не могу ничего поделать, Шелл, и ты отлично это знаешь. Факты вопиют, и они против тебя. Если бы мне было с чего начать, хоть какая-то зацепка...
— Ну, насчет этого можешь не беспокоиться.
Фил хотел возразить, запнулся и с недоверием посмотрел на меня.
— Только не говори, что у тебя что-то есть.
— У меня есть все, Фил. Но пока я сижу здесь, я не в состоянии ничего доказать. А если я смогу убедить тебя, что меня крупно подставили, — причем убедить по-настоящему, так, что ты поверишь, — каковы мои шансы выбраться отсюда?
Сэмсон нахмурился.
— Думаю, чуть получше, нежели сейчас.
— Отлично. Ты знаешь, чем я занимался — расследовал исчезновение Дэнни Спринга и Фрэнка Эйверсона и все, связанное с ними. Ты помнишь, что позапрошлой ночью меня отделали под орех эти придурки, Джейк и Пот. Я еще тогда удивился: а почему они не довели дело до конца и не прикончили меня? Могли, но не стали? Почему? Как, по-твоему, развивались бы события, если бы они убили меня?
— Ты не хуже меня знаешь.
— Ну да. Всем чертям стало бы жарко. Ты бы проверил каждый шаг Спринга и Эйверсона за последние тридцать лет. Сунулся бы во все, куда совался и я — и даже еще дальше. Так ведь?
— Верно.
— Хорошо, пошли дальше. Итак, главная цель запугивания — вынудить меня прекратить расследование, заставить держаться подальше от их, а также чьих-то еще дел. Логично? Вот почему вначале последовало предупреждение, потом мордобой. Но убивать меня не стали.
— Вижу, куда ты клонишь, и все же...
— Никаких «но», Фил. Ведь каждому бродяге, каждому бандиту в Южной Калифорнии доподлинно известно, что у Шелла Скотта есть хороший, верный друг — Фил Сэмсон. И что Фил Сэмсон — не кто иной, как грозный начальник отдела по расследованию убийств управления полиции Лос-Анджелеса. Если бы меня прикончили, то расследование, которое вел я, закончилось бы, но началось новое расследование — по факту моей смерти. Таким образом, мое убийство вызвало бы абсолютно нежелательный эффект: еще более тщательное следствие, чем то, которое вел я. И тогда бы для них запахло жареным. Вот почему я до сих пор жив — конечно, если можно назвать жизнью мое бездарное прозябание в тюряге. — Я усмехнулся. — Тот, кто жаждет моей смерти, попросту не может позволить себе роскошь убить меня; он боится того, что обрушится на него после моей смерти.