Докер

— Это не меняет дела! — отвечает Агапов. — Подлог есть подлог. А потом — хорошо ли, старшой, трудовую жизнь начинать с подлога? С обмана?.. Ты разве так начинал? Я разве так начинал, хотя и работали на хозяина?.. Нет, мы трудились честно, на своем горбу все испытали. Не то что нынешняя молодежь.

— Вот и новенький так начинает — на своем, а не на чужом горбу! — Старшой сердится и багровеет. Чувствую, что ему явно не нравится затеянный Агаповым разговор.

Но Агапов не обращает на него внимания:

— Исполнилось бы восемнадцать — тогда милости просим, приходи и работай, без всяких подлогов и подделок! — Он снова злобно смотрит на меня.

Я готов схватить метрику, бежать и никогда больше не показываться в районе порта. «Он прав, он прав. Как это раньше я не подумал?»

Но старшой меняет тему разговора. Смотрит на мои ноги, говорит:

— Зря босым бегаешь. Теперь еще наколешь себе ноги.

— На днях куплю сандалии. С первых же денег!.. Правда, я хотел магарыч устроить…

— С магарычом не спеши. Купи сандалии. Или ботинки какие попроще. Сходи на Кубинку.

Подходит Киселев, «С легким паром». Видимо, он уже накурился, скучно одному, хочется поговорить.

— О чем спор у вас? — Глазки у него горят от любопытства.

— Да ты вот сам посуди, Киселев, — обращается к нему Агапов за поддержкой. — Старшой просит исправить новенькому метрику, прибавить…

Но Киселев не дает ему договорить:

— Ну и правильно. Нешто ему первому подделываешь документ?.. Может, парню исть нечего?.. Потом, у него сапоги украли… Понимать надо!.. Нэпмачам и куркулям лепишь справки — сходит…

Агапов от изумления столбенеет. Он часто-часто мигает, точно его двинули по загривку. Такого, видимо, он не ожидал. Но скоро приходит в себя.

— Ты что, «С легким паром», — сошел с ума?

— Сошел, стало быть, — усмехается тот.

Поведение Киселева неожиданно и для меня. Не раз ведь мы с ним ругались!.. Этим он вызывает меня на откровенность, я готов простить ему все обиды.

— Не в деньгах даже дело, — говорю я, боясь взглянуть ему в глаза. — Мне надо работать, нужен опыт работы в порту.

— Зачем? — настороженно спрашивает старшой. «Опыт» его чем-то пугает.

Тут у меня невольно срывается с языка:

— Мне ведь скоро ехать… (Хорошо, что я вовремя прикусил язык, не сказал: «В Германию или Англию».)

— Куда, куда, куда?..

Но я уже владею собой, начинаю запутывать следы.

— Ну, сперва в Ленинград, а там будет видно. Газеты читаете? Видите, что делается в Европе?

Они втроем наклоняют ко мне головы и с удивлением рассматривают меня.

— Мне здесь надо поработать грузчиком, чтобы там на первых порах устроиться докером.

— Где «там»? — спрашивает старшой.

— Ну, там… — Я делаю неопределенный жест.

— А кто такой «докер»?

— Докер?.. Так у них называют грузчиков, портовых рабочих.

Снова они втроем наклоняют ко мне головы. Вижу — ничего не понимают.

— И зачем тебе… докером? — спрашивает старшой. — В матросы, что ли, хочешь поступить? Поплавать по морям?

Я киваю головой, чтобы дальше не запутаться. Старшой облегченно вздыхает.

— А по-ихнему ты хоть говоришь?

— Немного, по-немецки.

— Скажи пожалуйста! — Агапов всплескивает руками. — А я чуть не угробил этого морского волка!

— А ты, гад, радуешься — сунул парня под комель? Нешто так можно? — налетает на него Киселев. «Гад», видимо, у него любимое слово.

— Ну, ну! — отступает от него Агапов и обращается к старшому: — Когда несли бревно, я все время был настороже. Все ждал: вот-вот сбросит он свой конец — тогда сброшу и я. Но его вовремя подменил Романтик.

— Рискованно делать такие вещи, — строго говорит старшой. — Голову могло бы оторвать парню, придавить бревном. Кто б за него отвечал?

— Старшой! — хохочет Киселев. — А рази нет?

— То-то что старшой.

— Но это было верным испытанием для него! — Агапов тоже хохочет, но — от удовольствия. — Пусть знает — не к теще пришел на блины.

Я поднимаю голову, смотрю на Агапова. «Значит, он сознательно сунул меня под комель?.. Вот сволочь!.. Интересно, почему не хочет, чтобы я работал в артели? Я почувствовал это в первый же день».

— Ладно уж, так и быть, — говорит Агапов, беря у старшого мою метрику. — Но учти, парень, это будет стоить недешево.

— Он заплатит с получки, — говорит старшой.

— Нет уж, лучше пусть останется моим должником. — И Агапов чему-то ухмыляется.

Вот тут-то я взрываюсь! Бросаюсь к Агапову, хочу вырвать метрику у него из рук. Но он ловко отстраняется и сует ее в карман.

— Гордый! — Горбачев смеется и качает головой.

— Все гордые! Пока мордой не ударят об стол! — Агапов подмигивает мне и уходит вразвалочку. Оборачивается, говорит: — Считай, дело твое в шляпе. Можешь ехать хоть на край света.

Расходимся и мы со старшим. Я ухожу, точно после бани. Спина у меня мокрая от пота. Хорошо бы укрыться в тень. И я иду в склад, где мы работаем.

Здесь цементный пол. Сквозняк. Прохладно.

Я ложусь на мешки с мукой. Пытаюсь собраться с мыслями. Но вбегает Шарко, кричит:

— На «Ахундов» пришли ударники! Гаджиев будет разгружать рис! Пошли, посмотрим, ребятки!

Со свету он ничего не видит в полумраке склада. А то бы заметил, что, кроме меня, здесь никого.

Собраться с мыслями мне не удается. Теперь не дает покоя: «А как работают ударники?»

Я встаю и выхожу на пристань. Ударники артели Гаджиева уже собрались на палубе «Ахундова». Толпятся там и наши. Да, это знаменитая артель. О ней только и разговору в порту. Правда, и других хороших артелей здесь хватает. Особенно отличаются еще четвертая, пятая и седьмая артели. Я о них и раньше слышал. Все они сколочены из уроженцев Ленкоранского района. Там, говорят, народ крепкий и выносливый. Хорошо работают и персидские артели.

Но артель Гаджиева украшает еще сам старшой. Раза два я видел его фото в газете. Крепкий старик!

Вот матросы открыли трюмный люк, сложили в сторону лючины. Второй помощник капитана исполнил все формальности по документации, и в трюм полезли подъемщики. Мужики здоровые, вроде нашего Шаркова, «Казанской сироты». Выглядят они несколько иначе, чем остальные грузчики артели. На подъемщиках короткие брезентовые безрукавки, отороченные красной каймой; короткие, чуть ниже колен, парусиновые брючки; на поясе у каждого — лихо затянутый красный кушак. Видимо, в артели Гаджиева подъемщикам придается особое значение.

Вот сверху им спустили сходню, подъемщики поставили ее под острым углом градусов в 15—20, высоко подпрыгивая, пробежались по ней вверх и вниз, проверили устойчивость. Потом в трюме расчистили вокруг себя рабочее место, подняли первый мешок с рисом, поставили его на попа.

Почин делает сам Гаджиев — старшой. Он и по возрасту, наверное, самый старший в артели. У него уже седеющие виски, он чуть горбится, но походка еще цепкая, крепко стоит на ногах.

Сбросив шапку, сандалии, завернув брюки до колен, Гаджиев надевает палан и с торжественной медлительностью спускается в трюм. На палубе грузчики его артели становятся вокруг люка, с любопытством смотрят вниз.

Старшой, видимо, желает подъемщикам удачи в работе, говорит им что-то доброе и приятное, потому что те в это время благодарят его, все кивают головой. Потом — Гаджиев похлопывает рукой по мешку, что-то еще говорит подъемщикам, но так тихо, что его совсем не слышно наверху, и вдруг с криком «Ялла!» рывком подставляет спину.

— Ялла! — кричат подъемщики и наваливают ему мешок риса весом в шесть пудов.

Старшой выпрямляется, насколько это возможно, и с той же торжественной медлительностью, поднимается по сходне.

С криком «Ялла, ялла, ялла!» грузчики встречают его на палубе, и тут я вижу, как преображаются их лица, расплываясь в улыбке. Толкая друг друга, со смехом, шуткой они торопятся спуститься в трюм.

А Гаджиев уже сошел по трапу на пристань. Тут он убыстряет шаг. Но его уже нагоняют первые грузчики с мешками на спине. Тогда он еще больше убыстряет шаг и с криком «Ялла, ялла, ялла» бежит пружинящей походкой.