Проснуться живым

— Не забывайте, что удовольствие можно извлечь из многих вещей — любви, работы, успеха, игры, дружбы, книги, поэзии, живописи, созерцания заката или моря, но боль почти всегда является зловредной и разрушительной. Удовольствие созидает, расширяет, вознаграждает, а боль сжимает, уничтожает, карает. Удовольствие — это гармония, а боль — дисгармония. Удовольствие — здоровье, а боль — болезнь. Неудачники и мизантропы, причиняющие боль и другим, и себе, почти всегда изуродованы предыдущими столкновениями с болью. По многим причинам, Шелдон, я искренне верю, что эровит, чье действие еще не изучено до конца, может помочь людям достичь их идеала: радостной погони за удовольствиями и избавления от мучительной боли. Тем не менее миллионы тех, кому эровит может принести больше всего пользы, боятся, запрещают продавать и уничтожают его.

Я вынул сигарету — одно из неопределенного числа маленьких удовольствий, особенно когда оно еще не стало более канцерогенным, чем смог, инсектициды и нечистоты, зажег ее и глубоко затянулся.

— Ну, док, я не философ, но думаю, что забава куда забавнее, чем... Уверен, вы знаете, что я имею в виду. Что касается эровита, то, полагаю, многие опасаются, что из-за него по всей стране начнется сплошная оргия — от восточного побережья до западного.

— Оргия! Ха-ха-ха! Ну конечно — секс это самое страшное чудовище! От него только грязь и проклятие! Я намеренно не упомянул самое главное человеческое удовольствие. Секс! Супергрех! Желание! Оргазм! Высвобождение половой и даже космической энергии! Совокупление! Оргия!

— Да, но подумайте, сколько людей будут ненавидеть себя по утрам!

— Пары, совокупляющиеся от Мейна до Калифорнии, от Йонкерса до Сан-Диего, от Атлантического океана до Тихого, от Канады до Мексики. Почему бы и нет?

— Да, но ведь не все из них будут состоять в законном браке...

— Такой запретный и стимулирующий феномен мог бы пробудить секс от его гипнотического сна, спасти блуд от священников, проповедников и политиканов, вдохнуть в половой акт новую жизнь и...

— Разве секс спит?

— Не спит, Шелдон, а ковыляет к могиле в гипнотическом состоянии. Он умирает, и его гробница — стыдливое супружеское ложе. — Будучи не в состоянии усидеть на одном месте, Бруно поставил стакан на стол, поднялся и стал размахивать руками. — Может ли любое разумное существо отрицать, что секс пребывает в предсмертном состоянии, если не уже в могиле? Подумайте сами: разве не все без исключения женатые пары после двух, пяти, десяти или двадцати пяти лет, каждый из которых благославлен или отягощен тремястами шестьюдесятью пятью ночами, — если допустить существование пары, еженощно исполняющей обязанности, предусмотренные контрактом, который якобы заключен на небесах, — сталкиваются с тем (хотя и отрицают это), что семь тысяч тридцать первая попытка уже не приносит им радости?

— Это вопрос?

— Шатер все еще там, — Бруно взмахнул руками над головой, — и, возможно, его поддерживает все тот же старый шест, но куда делся цирк? Где львы, тигры, акробаты, девушки на трапециях? Где звуки оркестра и рев толпы? Почему нет даже заклинателя змей, продавца арахиса и торговки яблоками? Неужели все исчезли? Даже клоуны?.. А, вот он! В центре арены — видите его?

Должен признать, что я обернулся. Старый на сей раз завладел моим вниманием. Я словно перенесся в пустой цирковой шатер. Гудящий генератор в голосе Бруно и трагические взмахи рук сделали свое дело.

— Вот он — один-одинешенек! Остался только один клоун — соленые слезы текут по его размалеванным щекам, а вокруг него пустая, посыпанная песком арена! Сейчас он вышибет себе мозги! — Бруно взял свой стакан и допил остатки бренди. — Разве это не трагедия?

— Еще бы! — отозвался я. — Полагаю, мне остается сыграть свою роль и уйти со сцены. Кстати, я опять начал протекать или это действует ваше пойло?

— Это эровит. Я ждал, пока вы почувствуете тепло, бодрость, энергию...

— А вы уверены, что у меня не кровоточит мочевой пузырь?

— Проверьте сами. Эровит не вызывает прободения.

— Извините, док, где тут у вас...

Он показал мне. Я и в самом деле ощущал теплоту и прилив энергии.

Вернувшись в комнату, я сообщил об этом Бруно и добавил:

— Ну, я лучше пойду, док. Выходит, я пришел сюда, только чтобы воспользоваться туалетом. Но я бросил в унитаз десять центов.

— О Боже! — вздохнул Бруно, глядя в потолок. — Даже десять центов иногда иссушают душу. — Проводив меня к выходу, он остановился в дверях и благодушно смотрел мне вслед, пока я шел к моему «кадиллаку».

Направляясь в сторону шоссе, я оглянулся всего один раз — свет горел только в доме. Деревья, кусты, фонарики, фигурка Эммануэля Бруно в дверном проеме растворились во внезапной тьме.

Не знаю почему, но я ощутил нечто вроде озноба.