Кентерберийские рассказы

Здесь кончается рассказ Второй монахини

ПРОЛОГ СЛУГИ КАНОНИКА [275]

(пер. И. Кашкина)

Когда святой Цецильи житие Пришло к концу (случилось же сие, Когда от Боутон-андер-Блийн пройти Успели мы не больше миль пяти), Стал нагонять нас спутник. Весь был взмылен Конь серый в яблоках; его три мили, Должно быть, гнал хозяин, и бока Ходили ходуном. Стаи седока Сутана черная совсем скрывала, Лишь стихаря белел кусочек малый. А конь слуги был пеною покрыт, И заморен, и плеткою избит, И весь от пены был он белобокий,— Расцветка, что идет одной сороке. Вся в белых клочьях сбруя обвисала, А переметные сумы болтало. Одежду я не сразу распознал И долго бы, наверное, гадал, Когда б того случайно не заметил, Как сшит был капюшон; по той примете Вмиг, что каноник он, я догадался. И правда, он каноник оказался. Болталась на шнурочке за плечом Большая шляпа. Толстым лопухом Прикрыл он темя, капюшон надвинул Так, что накрыл и голову и спину, И под двойной защитой их потел он, Как перегонный куб, что чистотелом Иль стенницей лекарственной набит И сок целебный, словно пот, струит. Коня пришпорил он, нас нагоняя, И на скаку кричал: «Да охраняет Вас крест Христов; я вас хотел догнать, Чтоб в Кентербери путь свой продолжать В приятном обществе совместно с вами».        Его Слуга был также вежлив с нами: «Лишь только поутру я увидал, Что собрались вы, тотчас я сказал Хозяину, что надо вас догнать бы,— И скуки, сэр, во всю дорогу знать вы Не будете, — а он скучать не любит».        «Да, верно. Скука хоть кого погубит,— Сказал трактирщик. — Ты же, друг мой, прав, Такой совет разумный преподав.        Твой господин, видать, веселый малый, И если человек к тому ж бывалый, Быть может, нас рассказом позабавит?»        «Кто, сэр? Хозяин мой? Да он заставит Кого угодно праздность позабыть. Коль привелось бы вам с ним год прожить, Вы б убедились: мастер на все руки Хозяин мой. С ним не узнаешь скуки. Он над своей ретортой ночь не спит, Поесть забудет — знай все мастерит. Он много дел таких теперь задумал, Что вы лишь рот разинете: к чему, мол, Такое деется? Вы не глядите, Что он так прост; знакомство заведите, И я готов хоть об заклад побиться, Что предпочтете золота лишиться, Чем дружбы с ним. Вот видите каков? О нем рассказывать — не хватит слов».        «Вот как, — сказал трактирщик, — расскажи же, Кто господин твой? Выше нас иль ниже,— Но он, должно быть, человек ученый, К тому ж священным саном облеченный».        «Он больше, чем ученый; в двух словах Не рассказать вам о его делах. В таких премудростях он преуспел, Что, если бы я даже захотел Вам их поведать, не нашел бы слов (Хоть я свидетель всех его трудов). Когда бы пожелал, он всю дорогу До Кентербери вашего, ей-богу, Устлать бы мог чистейшим серебром Иль золотом. Не верите? Пусть гром Меня настигнет, пусть накажет небо, Пусть не вкушать мне ни вина, ни хлеба!»        «Хвала Христу, — трактирщик тут сказал,— Но если господин твой путь узнал К премудрости такой, к богатству, силе, Что ж о себе, друзья, вы позабыли? Грязна его одежда и ветха. Конечно, может быть, и нет греха В таком смирении, но все ж скупиться Всесильному как будто не годится. Что ж, он неряха, что ли, твой ученый, Раз он дорогой, серебром мощенной, Чуть ли не в рубище готов скакать? Того причину нам прошу сказать».        «Увы, не спрашивайте вы меня! Хотя бы вся прославила земля Хозяина, богатым он не станет, Коль мудрствовать и впредь не перестанет; Лишь вам скажу, и строго по секрету, Что ненавижу я всю мудрость эту. Переборщишь — не выйдет ничего, Сказал мудрец, милорда ж моего Не убедишь; упрется на своем он, Когда и я, на что уж темный йомен, По смыслу здравому подвох пойму. Но как мне это втолковать ему? Пошли господь хозяину прозренье, Одна надежда в том, одно спасенье. Мне тяжело об этом говорить».        «Ну, полно, друг, скорбь надо разделить. Уж если знаешь ты премудрость эту, Так преступления большого нету, Коль нам о ней поведаешь. Как знать, Быть может, кто-нибудь из нас понять Хозяину поможет заблужденье. Скажи, живете где, в каком селенье?»        «В предместьях городских или в трущобах Живем, как воры, как бродяги, оба. Мы днем не смеем носу показать. Вот как живем, коль правду вам сказать».        «Зачем ты словно вымочен весь в синьке, Зачем в лице твоем нет ни кровинки?»        «Всю выжгло кровь, и сам я весь зачах, Плавильный разжигаючи очаг; А в зеркало мне некогда смотреться,— Слежу весь день, чтоб горн мог разгореться И сплавил нам неоценимый сплав. В огне сжигаю жизнь свою дотла. Вотще! Не думаю достигнуть цели, Хотя бы без остатка мы сгорели. И скольких соблазняем мы мечтой; Тут крону мы займем, там золотой, А то и сразу фунтов десять, двадцать. И заставляем дурней дожидаться, Покуда фунт не обратим мы в два. У нас самих кружится голова: Их обманув, себя надеждой тешим, Свои ошибки повторяем те же. Опять, как прежде, ускользает цель. Похмелье тяжкое сменяет хмель. А завтра простаков мы снова маним, Пока и сами нищими не станем».        Рассказ слуги каноник услыхал, Подъехал ближе; всех подозревал В злом умысле он и всего боялся, Поэтому и тут перепугался. Катон сказал, что тот, кто виноват, Все на свой счет принять готов; но рад Свалить на ближнего свою вину. Слуге каноник крикнул: «Прокляну! Молчи, ни слова больше, плут коварный! Меня порочишь ты, неблагодарный. Кричишь о том, что должен был скрывать. Смотри, заставлю я тебя молчать».        «Да что он в самом деле кипятится? — Спросил трактирщик. — Пусть его позлится. А ты, дружок, без страха продолжай».). «Да я и не боюсь его; пускай Грозится он», — сказал слуга, и сразу Каноник понял, что его рассказу Ничем теперь не сможет помешать, И со стыда пустился прочь бежать.        «А, вот ты как! — вскричал слуга.—                    Трусишка! Тогда я обо всех твоих делишках Всю правду выложу. Будь проклят час, Когда судьба свела с тобою нас! Клянусь, теперь уж больше не заставишь Служить себе. Угрозой, что отравишь, Меня пугаешь ты. Ну, нет, шалишь. Ведь сколько раз, бывало, говоришь: Уйду от черта! А уйти нет силы, Хоть он тащил меня с собой в могилу. Пускай господь меня бы вразумил И рассказать о чарах научил. Таиться нечего. Мне все равно, Ведь душу погубил я с ним давно». вернуться

275

Каноникаминазывали себя полумонашествующие представители черного духовенства. Они жили в миру или в общежитиях с нестрогим уставом.